Синдром отсутствующего ёжика - Наталия Терентьева

Вот Лиля, похоже, именно такая. Красивая, высокая, достаточно ухоженная, приветливая, в меру пьющая – так, чтобы поддержать веселую компанию, даже остроумная и приятная в общении. И все время проигрывает бои с потенциальными женихами. Покрутится жених – и все, след простыл. Можно было бы предположить, что она сама их прогоняет. Но однажды я застала ее в слезах, когда пришла к заболевшему свинкой Грише. Я стала утешать ее, думая, что она так переживает неприятную детскую болезнь сына – худенький мальчик с отекшими лимфоузлами выглядел ужасающе. Но оказалось, что Лиля плачет из-за того, что некий Толик обещал приехать вчера с вещами, но так и не приехал и даже не позвонил.

Не очень понимаю, зачем Лиле в однокомнатной квартире такие ненадежные Толики, да еще с вещами. Но говорить этого я не стала, а терпеливо выслушала вкратце изложенную горестную историю ее встреч и расставаний. Если Лиля не преувеличивала, то за последние шесть лет, с тех пор, как она рассталась с Гришиным папой, она девять раз пыталась создать новую семью… Не представляю, где только нашлось столько приличных мужчин среднего возраста. Скорей всего, среди них были и неприличные, на которых рассчитывать совсем не нужно было.

Я решила перезвонить Лиле – в конце-то концов, если она окончательно не сошла с ума, как-то с ней можно поговорить, наверное! Чтобы Гриша, услышав имя своей мамы, снова не стал прислушиваться к разговору, я ушла на кухню, прикрыла дверь и еще включила воду.

Лиля ответила все так же томно:

– Алё…

Это роль – ах, я такая приятная, вся сладкая, со всеми приветливая, роль, явно рассчитанная на какого-то дурака. Умному скорей нужно было бы предъявить сына, хорошего, послушного, милого мальчика, обнять его и показать – вот какая я умница, ращу одна сына, порядочная, интеллигентная, не хватает только тебя, милый!..

Впрочем, не мне судить. Наверно, Лиля лучше знает мужчин, она-то с ними постоянно общается, денно и нощно.

– Лиля, вы больше трубку не бросайте, пожалуйста. – Я постаралась говорить вежливо, но жестко.

– Сейчас на кухне посмотрю, у меня где-то записано! – промурлыкала Лиля и, видимо, с трубкой отправилась на кухню.

Значит, сообразила, что поговорить все же нужно.

– Лиля, вы можете особенно ничего не говорить, только отвечайте, если у вас секреты перед вашим… женихом. Я правильно понимаю?

Лиля только растерянно засмеялась, так, что у меня дрогнуло сердце.

– Значит, правильно. И вы не хотите пока забирать Гришу. Так?

– Ну да… Пока… Понимаете?

– Я понимаю, Лиля. – «И очень вам сочувствую», – хотела добавить я, но не стала.

– А вы можете… – она замялась, подыскивая слово, – подержать еще Гришеньку, да?

– На сколько дней вы рассчитываете? Он скучает о вас, собирается домой чуть что.

– Да-а? – Она опять невпопад рассмеялась, видно, жених отправился за ней на кухню и ухватил за что-нибудь. Лиля перевела дух, и еще перевела дух, и даже ойкнула. Какие уж тут детки, когда сегодня все так в жизни складывается – упоительно и непредсказуемо…

Я положила трубку, не очень желая слышать продолжение. Справит нужду жених в свое удовольствие денек, другой, третий, и наверняка вспомнит, что где-то его самого ждут голодные детки и заплаканная жена. Может, в Твери, может, в каком ауле, а возможно, и на соседней улице. И пойдет чужой папка домой, пряча глаза от растерзанной и обманутой Лили.

Так, ну что ж. Надо отдавать второе пианино Ленке, срочно, и не повторяя своих роковых ошибок, устраивать Гришу в нашей маленькой комнате. Перетащить туда Ийкин диванчик… Нет! Не надо укладывать больше его на Ийкином диванчике, как будто она уже не вернется домой. В той комнате есть раскладывающееся кресло, широкое, достаточно жесткое, еще советского производства, со стальными кронштейнами, проживет сто лет как минимум. Вот из него я Грише диванчик и сделаю, уютный и его собственный. Наверняка еще пригодится, дорожка-то протоптана…

Ленка, как часто бывает в таких случаях, позвонила сама. Я заметила – стоит начать думать о каком-то человеке, думать направленно, как будто зацепляя мыслями, и он объявляется, словно его позвали.

– Ну, как ты, мать? Прочухалась? – Ленка говорила хрипло, но была трезвой.

Я поняла, что Ленка хотела спросить, как у меня дела и не плачу ли я больше, сидя на засыпанной снегом мусорке, которую зимой легко спутать с тумбой для цветов.

– Ничего, нормально. Ты пианино будешь забирать?

– Пианино? А когда?

– Да когда сможешь, тогда и забирай. Лучше побыстрее.

– Ой, тогда же надо машину, грузчиков! А сколько это может стоить? Не знаешь?

Ну вот, опять двадцать пять. Сейчас мне придется заплатить, чтобы мое личное пианино, очень хорошее притом, кто-то забрал. И я бы заплатила, чтобы освободить большой угол в маленькой комнате, только у меня-то у самой пятьдесят два рубля до получки осталось. А получка – через десять дней… Есть, конечно, остатки «летних» денег на книжке… Но ведь лето близко! Да и Ийке опять может что-то понадобиться в ее новой жизни. Нельзя выгребать все до последней сотни.

– У тебя же много друзей, Шабалкина, найди кого-нибудь, а! – в сердцах сказала я. – Пианино ведь можно просто на какой-нибудь тележке к тебе перевезти… Знаешь, дворники сейчас с такими ездят… А у меня есть бутылка коньяка, маленькая, правда, и еще бутылка финского ликера, мне дарили на Восьмое марта, вот друзей твоих и отблагодарим, когда перетащат…

– Коньяка? – быстро переспросила Ленка, не дав мне договорить. – Тогда я сейчас приду!

– Э-э, нет уж! – засмеялась я, поняв, что Ленка тут же навострилась выпить и поговорить, рассказать все что знает – об одноклассниках, о себе самой, о политике и фигурном катании, об обиженных злыми женами мужьях, ночевавших у нее в прошлом месяце. – Сначала найди грузчиков с тележкой или «Газель», а потом уж приходи.

– А ты сейчас занята, да? – на всякий случай уточнила тут же приунывшая Ленка.

– А я занята. Иду делать прививки от кори. Тебе не сделать?

– Не-е, не надо! – вполне серьезно отказалась Ленка, не сообразив, что прививки делает медсестра в отдельном кабинете детской поликлиники.

Я со вздохом простилась с Ленкой, практически уверенная в том, что пианино она не заберет. Придется мне звонить Соне, собирающейся забрать пианино «на следующей неделе» уже года три, и выслушивать, на какой стадии сейчас ее отношения с первым мужем и что при этом чувствует второй.

«А повешу-ка я объявление!» – вдруг подумала я. К примеру, около музыкальной школы, мимо которой каждый день хожу на работу. Вдруг кто-нибудь купит мое пианино? Если Ленка не заберет в ближайшие дни, то я его продам. А она не заберет – на машину и грузчиков нужно как минимум полторы тысячи – думаю, сумма нереальная для моей бедовой одноклассницы. Поверить же, что ее дружки вдруг поднатужатся и потащат пианино по лестнице, трудно – да они лучше к Ленкиной подружке выпивать пойдут сегодня, чем надрываться с тяжестями.

Впрочем, возможно, за годы одиночества, которое я никогда одиночеством не считала, я разлюбила мужчин. Либо никогда их особенно не любила. Так, чтобы на них надеяться, о них рассказывать, заботиться и таять в их присутствии. Слишком больно и унизительно когда-то исчез из моей жизни Хисейкин, и шрам этот так и не прошел.

Я написала от руки несколько объявлений и позвала Гришу:

– Одевайся!

– Домой? – обрадовался Гриша. Не могу сказать, что он подскочил к вешалке и сразу стал одеваться, торопясь побыстрее побежать домой, но глаза его повеселели.

– Нет, Гришенька, у мамы… ремонт. Выключены батареи. Очень холодно в квартире. Туда пока нельзя. Мы пойдем с тобой погуляем.

– А как же она спит? В одеяле?

– Да, – кивнула я. – В одеяле.

– Я тоже мог бы… в одеяле… – Гриша отвернулся от меня, и я почувствовала себя ужасно, как будто именно я виновата в том, что ребенка, рвущегося к маме, не берут домой.

– Гришенька, а мама почти и не спит. Она все убирает после ремонта, готовит квартиру к твоему приходу…

– Нет, – вдруг тихо сказал Гриша. – Вы говорите неправду. Мама не любит спать под одеялом. Ей всегда жарко. Можно я пойду домой?

Я перевела дух.

– Можно. Пошли.

Гриша поднял на меня глаза и внимательно посмотрел.

– Вы меня сейчас оставите на помойке, да?

– Где?

– На помойке.

– Ты с ума сошел?

Гриша опустил голову.

– Я больше никогда не буду говорить слово «нет». Я никогда не буду говорить слово «нет». Я больше не буду…

– Хорошо, хорошо!

Я уже все поняла. Не так уже безобидна улыбчивая Лиля, это ясно. Хотя кто что только не говорит своим детенышам в сердцах! Не бьет она его до полусмерти, рыдая о несостоявшейся личной жизни, и то ладно. Не стал бы мальчик так рваться домой, если бы ему было там очень плохо.

Глава 10

Кричат дуракам: «Дураки! Дураки!..»А им это очень обидно.

Мы повесили все объявления, и буквально через час раздался первый звонок. Я не думала, что кто-то так быстро заинтересуется моим пианино, поэтому даже толком ни с кем не посоветовалась, как дорого его продавать. Я только слышала от кого-то, что пианино сейчас ничего не стоят, и лишь очень приблизительно могла представить себе, сколько может стоить инструмент, который не настраивали как минимум тридцать лет. Назвала сходу сумму побольше, и мужчина, звонивший мне, очень обрадовался.