Длинный путь от барабанщицы в цирке до Золушки в кино - Янина Жеймо

Я рассказала об этом Черкасову. Он выслушал, а потом задумчиво сказал:

– Кажется, в этом я сам виноват.

Влюбленность дочери выражалась в том, что каждое раннее утро она выбегала на балкон и громко кричала:

– Челкасов! Челкасов!

Коля, который жил этажом ниже, немедленно выходил на свой балкон, затем, даже не вставая на цыпочки, протягивал руку вверх, торжественно обменивался с Янечкой рукопожатиями – и исчезал.

Видя, что Черкасов расстроен, я сказала:

– Не переживайте, я с ней поговорю.

Однако на мои объяснения, что Николай Константинович очень устает на работе и ему необходимо отдохнуть перед следующей съемкой и хорошенько выспаться, дочка ответила:

– Я просто хочу посмотреть на него. А потом пусть он опять ложится и спит – хоть до самой съемки.

Но все-таки будить его перестала.

Иногда мне приходилось брать ее на съемочную площадку, и меня всегда трогало, как бережно Черкасов общается с моей девочкой, делая при этом вид, что не знает о ее чувствах.

Говорят, что каждый комедийный артист мечтает сыграть трагедийную роль. Черкасов никогда с нами на эту тему не говорил, но иногда он садился за рояль, и, именно когда он играл, можно было угадать, что он об этом мечтает. Спустя два года его мечта сбылась: те же режиссеры, Зархи и Хейфиц, пригласили его на роль профессора Полежаева в фильме «Депутат Балтики». При просмотре готового фильма на меня особо сильное впечатление произвела сцена «День рождения профессора». Полежаев ждет гостей. Но друзья не приходят. Чтобы скрыть огорчение от жены, он уходит в свой кабинет. Там в полном одиночестве он, не выдержав, начинает плакать. Но как он плачет! С гордо поднятой головой – даже его седенькая бородка клинышком как бы тянется гордо вверх. В этой сцене весь Черкасов. Для него было очень важно не только, что делает его герой, но и КАК он это делает.

После просмотра фильма должно было состояться обсуждение. Когда мы уселись в уютном синем зале, вошел Черкасов – и все как по команде начали аплодировать. Потом встали. Черкасов растерялся. Он был смущен и в то же время чувствовал себя счастливым. Неожиданно к нему подошел Борис Бабочкин и, взяв Колю за руку, сказал:

– Я, Бабочкин, который сыграл Чапая и познал любовь миллионов зрителей, сегодня завидую тебе, твоей творческой удаче.

А из уст артиста это самая лучшая похвала.

«Подруги»

1935 год

Замысел и воплощение фильма «Подруги» принадлежат сценаристу и режиссеру Лео Оскаровичу (или Льву Оскаровичу, как все его называли для простоты) Арнштаму. Он прислал мне сценарий с запиской, в которой предлагал сыграть роль одной из подруг – Аси, и, хотя к этому моменту уже начались съемки фильма «Леночка и виноград», предложение мне показалось заманчивым и я решила его обдумать. Дня через два мы встретились с Арнштамом.

– Ну как? – спросил он. – Согласны со мной поработать? Как вам роль Аси? А ее монолог перед расстрелом? Даже ради одного этого монолога стоит согласиться. Я прав?

Честно говоря, мне этот монолог как раз не понравился, только я еще не могла понять почему – поэтому я промолчала.

– А какие у вас будут партнеры! – продолжал Арнштам. – Зоя Федорова! Николай Черкасов! Борис Чирков! Борис Бабочкин! Вам предстоит сыграть Асю взрослую. Для ролей подруг в детстве мы выбрали трех очаровательных девочек из балетной школы и отличного мальчишку на роль Сеньки – им по двенадцать-тринадцать лет.

Арнштам был в приподнятом настроении, а я сидела и молчала.

– Кстати, – продолжил он, – через несколько дней начнутся репетиции. Вы ведь любите репетировать – и правильно! Я тоже считаю, что даже гению не всегда удается экспромт. Ну? Что же вы молчите? Надеюсь, вы согласны?

Он улыбнулся, как будто заранее знал, что ответ будет положительным. И вдруг, неожиданно для самой себя, я сказала:

– Согласна, но… при одном условии: или все, или ничего!

– То есть как это понимать?

– Все или ничего, – повторила я.

Арнштам с недоумением смотрел на меня.

– Видите ли, Лев Оскарович, год назад в фильме «Разбудите Леночку» я сыграла именно двенадцатилетнюю девочку, так почему мне не сыграть Асю в детстве? Не думаю, что за год я так постарела, что это уже невозможно.

– Дорогая Янина Болеславовна, год для женщины – это не так уж мало. Извините, но я боюсь таких экспериментов. И потом, комедия – это одно, а в такой картине, как «Подруги»… Надеюсь, вы меня поняли и не обидитесь.

– Я отлично вас поняла, но у меня прескверный характер. Я хочу лично убедиться, что играть детей уже не могу. Поэтому прошу дать мне шанс. Когда у детей проба?

– Через несколько дней.

– Так вот, – сказала я несвойственным мне категоричным тоном, – в день их пробы я войду в кадр в костюме и гриме, и пусть оператор Володя Рапопорт снимет нас четверых крупным планом. Если вы правы, – я тут же откажусь от роли Аси в детстве: мне совершенно не хочется быть жалкой и смешной. Только у меня к вам просьба: никому об этой пробе не говорите. Будем знать только мы с вами и оператор.

(Арнштам сдержал слово: кроме нас никто о моей пробе не узнал.)

– И что дальше? – обреченно спросил бедный режиссер.

– Эту пробу покажем неискушенным зрителям – пожарным, рабочим, уборщицам…

– И эти неискушенные зрители будут решать судьбу моей картины?

– Не вашей картины, а мою судьбу. Если они мне не поверят – я сдаюсь.

Поверили. А на следующий день Арнштам показал мою пробу с детьми дирекции, и меня утвердили.

Начались репетиции, но монолог мне по-прежнему не нравился. Долгое время я так и не могла понять почему. Каждый раз, когда я его читала, меня будто выворачивало наизнанку. В чем причина?

Репетиции продолжались, но параллельно начались и съемки. Все детские сцены, как ни странно, прошли благополучно – мне даже казалось, что Арнштам мною доволен. Никаких претензий не было. Но наступил момент, когда мы начали снимать трех уже взрослых подруг. Первая сцена прошла гладко. Но вот мы с подругами должны отправиться на фронт. Я надела приготовленный для меня костюм. Он был мне совершенно не к лицу, но времени на новый не было. Тогда, недолго думая, я сняла с Арнштама его шапку, сказав, что беру ее только на минутку, чтобы посмотреть, как я в ней выгляжу. Бедный Арнштам больше шапки не увидел: она попросту прилипла к моей голове на всю картину.

– Чем только не пожертвуешь ради искусства, –