Сцены из нашего прошлого - Юлия Валерьевна Санникова

вам сейчас буквально процитирую: мужчины и женщины от 16 до 60 лет подлежат мобилизации на трудовой фронт!

– Как-как? – переспросил кто-то.

– А вот так, в этом-то и вопрос! – отвечала сообщившая новость о мобилизации. – Мужчины и женщины шестнадцати лет, по-вашему кто такие? Это же дети, разве не понятно?! И вот согласно этого постановления – они теперь взрослые.

Опять послышался ропот, и сдавленный голос произнес:

– У меня сестра двоюродная в Саратовской области, тринадцать лет ей только. Привлекли к работе, а осознания у девченки-то нет еще, она и сбежала с работы, а ее за это в тюрьму посадили, – говорящая глубоко вздохнула и добавила, – на войне строго все.

Теперь, будучи уже тридцатилетней взрослой женщиной, со сложившейся судьбой, Нина пришла к выводу, что война аннулировала ее детство. Поглотила его, сожгла, сожрала. В восемь лет она чувствовала себя намного мудрее иных сорокалетних. И уж, конечно, справлялась с реальностью лучше, чем Валентина Николаевна, впадавшая в истерику по каждому поводу. Стремление выжить во что бы то ни стало, жажда жизни несмотря ни на что, пусть холодно, пусть невыносимо, но лишь бы жить, заставляли ее ум иначе работать. Тогда в Сталинграде она была все время взрослой и всякий раз точно знала, что ей нужно делать. Или думала, что знала.

Сталинград бомбили уже с июля, но самая страшная бомбежка, как известно, произошла 23 августа. Боялась ли она тогда? – спрашивала себя Нина, так ничего и не написав в тетради, – Наверное нет… Точно нет. Воздушный бой завораживал, хотелось смотреть на летевшие роем гудящие самолеты, а мачеха или Тамара тащили ее за руку в бомбоубежище: «Скорей, скорей!». С мальчишками из соседних дворов они бегали к Волге, к заводу, высматривали наши зенитки, потом снующих людей возле госпиталя. Когда в воздухе наши дрались с немцами, детвора с задранными макушками скандировала: «Наши-наши-наши!» Ни у кого не было сомнений – Красная Армия обязательно победит. И она, правда, победила.

Двадцать третье августа застало Нину и других детей Куприяновых-Овчинниковых у тети Тани. Сестра Валентины Николаевны жила в поселке у тракторного завода в большом деревянном доме с печкой и летней кухней. Зазвучала сирена воздушной тревоги, и почти сразу же, без перерыва воздух в небе наполнился тяжелым оглушительным гулом. Дети высыпали на улицу и вместо того, чтобы бежать в бомбоубежище, оборудованное жителями поселка внизу по улице, задрав головы завороженно смотрели на приближающийся рой немецких самолетов. Они летели низко, Нина, как ей показалось, заметила даже голову фашиста, сидевшего в кабине и со злостью смотревшего с заоблачной высоты на Сталинград. За что они нас так ненавидят? – подумала тогда она. – Что сделали этому немцу в небе Нина, Мишатка, Тамара, Катя, Ирина и тетя Таня? Зачем он прилетел их уничтожить?

А потом стали падать бомбы, они сыпались не переставая, спереди и сзади, со всех сторон, близко и далеко. Там, где упали бомбы, клубился дым и металось яростное пламя, город пылал, превратившись в один большой костер. Самолеты разворачивались и снова пикировали, и сбрасывали смертельный груз. Адская круговерть медленно катилась над городом по берегу Волги, сметая все на своем пути. Бомбили фугасами и зажигательными. Отстрелявшись самолеты уходили, но тотчас же им на смену прилетали новые.

Тамара крикнула, что нужно бежать в укрытие, и они побежали. На улице столбом стояла пыль, дом напротив, в котором жила старая Ангелина Борисовна, горел багровым пламенем сквозь свои большие окна. Стекла на них лопнули, осколки разбрызгались лужей на дороге. Мишатка закашлялся, Ирина схватила его за руку и потащила вперед, прямо в пыльное облако. Остальные последовали за ними. Добежали до  бомбоубежища, но на его месте в земле зияла воронка. Тогда они пошли дальше, продираясь сквозь дым и черную завесу гари, надеясь добраться до завода и спрятаться там. В горле першило, было трудно находить дорогу, так сильно все переменилось. Когда слышали взрыв, то падали на землю или бросались в воронки.

До завода в тот день они не добрались. Выбежав с улицы и выйдя к склону оврага, они заметили щели, в которых люди прятались от бомбежки. Забравшись в одну из узких щелей – в ней не было даже досок, поддерживающих земляные стены, только высохшая, окаменевшая почва с торчащими из нее ниточками корешков – они сидели там до ночи, до черной августовской ночи, которую вспугнуло разметавшееся кровавое пламя от горящего Сталинграда, и она никак не хотела наступать. Бомбежка стихла еще до темноты, но они не решались идти, боясь, что немцы вернуться. Они не знали тогда, что в ночью и в сумерках летчики не видят целей, поэтому воздушных налетов по темноте, как правило, не бывает.

Перевалило за полночь, когда они выбрались из траншеи и пошли к заводу. Тетя Таня была там и очень обрадовалась, когда увидела всех пятерых целыми и невредимыми. Тамара и Катя от радости повисли у нее на шее, а Катя разревелась от счастья. Когда началась воздушная тревога, рабочие спустились в бомбоубежище и пересидели налет там, а потом вернулись в цеха. Детей накормили, напоили и уложили спать.

Через несколько дней на завод пришла Валентина Николаевна и рассказала, что дом на Огарева разрушен и что возвращаться некуда. С собой она принесла самовар и две эмалированные тарелки – все что осталось от их обстановки. Эти реликвии мачеха хранила как зеницу ока и согласилась расстаться с ними, только когда они вынуждены были покинуть город.

С конца августа для уцелевших после бомбежки сталинградцев началась пещерная жизнь. Все, кто мог передвигаться, переехали в наспех вырытые по склонам оврагов траншеи – щели. Дети Куприяновы, Овчинниковы, Валентина Николаевна и тетя Таня жили в избушке, которую они сконструировали из досок, шифера, и пружинных металлических матрасов – строительного материала, образовавшегося на месте взорванных домов. Во время налетов прятались в щель, выкопанную поблизости от хижины.

Если первым запахом войны был запах пожарища и жареного мяса, то пещерная жизнь сохранила в памяти сладковато-приторное зловоние от разложившихся тел, которым несло из центра города и с Волги. А еще аромат хлеба, но он был уже после, когда их освободили. Запах хлеба – дух свободы. Нина шла в магазин и запах свежего хлеба еще издали щекотал ей ноздри, обволакивал, завораживал ржаным ароматом, преследовал по пятам и не давал думать ни о ком другом, кроме себя. Вкуснее пахла только молочная каша, которой кормили детей в импровизированных школах, устроенных прямо на пепелищах и заработавших, едва только немцы оставили город.

В середине сентября