Умный выстрел - Михаил Нестеров

Я смотрел на него и тщетно пытался представить рядом его жену: не пара. Я повидал всяких женщин: замужних, разведенных, богатых, чванливых, застенчивых, любящих, ненавидящих. Видел измены с перекосившимся лицом, как в кривом зеркале: это когда любящая своего мужа жена шла на сторону. И это только один пример, одно отражение в большой-большой комнате кривых зеркал.

Я всегда — всегда составлял психологический портрет клиента, и он позволял рассмотреть как слабые, так и сильные его стороны. И в этот раз моя привычка пришла мне на помощь.

— В тот день ты унес из моего кабинета неподъемную карту памяти, вместившую в себя тяжесть измены твоей жены. Тебя ранил тот факт, что я стал свидетелем твоего позорища и зафиксировал рога на твоей голове. Единственным твоим желанием было — придушить меня, но я недолго оставался один: пришел Аннинский, и мы с ним пешком отправились в кафе, ты проследил за нами. Накрапывал мелкий дождь, и ты смотрел на нас через мокрые стекла бара. Ты вымок, но дождался-таки сначала своей минутки, а потом и своего часа. Ты увидел все, что хотел: даже заплаканные от дождя и запотевшие от тумана стекла не исказят двуглавую ауру настоящей дружбы. А она словно насмехалась над рухнувшей духовной и физической близостью в твоей семье. И ты решил разрушить нашу ауру. Если бы ты убил меня, то дал бы следствию мотив. Но ты выбрал Аннинского: какая разница, кто из сиамских близнецов умрет первым, ведь второму тоже не жить… Аннинский пришел домой навеселе, был расслаблен и стал для тебя легкой добычей. Аннинскую ты не тронул, как не смог тронуть свою жену. А теперь еще раз загляни в бар. Ты входишь и присматриваешьсяк Аннинскому. Ты смотришь на него в упор и представляешь не как корчится он на полу с обезображенным лицом, а как корчусь я с разорванной душой.

Чирков не выдержал давления.

— Да! — выкрикнул он. — Да, да, да! Ты прав! Я следил за тобой! Я хотел порвать тебя, как последнюю страницу из учебника! Нет ответов, нет вопросов!

Я принял эту вывернутую наизнанку логику, и только потому, что Чирков, по сути дела, признался в преступлении. И даже добавил кое-какие детали:

— Ты ушел. Я видел, что ты ушел. И хотел сказать твоему другу, как он ошибается насчет тебя, что ты мразь и подлец. Что ты — копошащийся в трупе червь и от тебя воняет падалью.

Как-то раз я отмахнулся от назойливой, как мне показалось, мысли о мщении. Но кто из моего окружения мог мстить мне? Аннинская — за то, что я был третьим лишним, которого ей всегда хотелось пристрелить. Но это ерунда полная. Это все равно что отрубить руку, невзлюбив на ней палец. Что мог подумать обо мне Чирков? Я не назвал ему имя человека, который наставил ему рога, и тогда этим человеком для него стал я. Я видел измену его жены собственными глазами, а с видеокамерой в руке стал еще и постановщиком этого порнопозорища. А себя, как фактического заказчика этого акта, он в расчет почему-то не брал.

Стыд — нет, лучше сказать, бесчестье вытворяло с ним невообразимые вещи. Ощущение позора толкало и продолжает толкать людей на самые жестокие преступления.

Чувство стыда в отдельных случаях можно считать прирожденным. Но кто знает, может быть, Чирков приобрел его и к нему применим термин «чувство приобретенного позора». Это словосочетание подсознательно родилось у меня в голове, и я мог выставить его на торги: «Лот номер 13 — «Чувство приобретенного позора», бумага, пастель, автор Павел Баженов. Начальная цена — грош…»

…Он хотел вырвать меня, как последнюю страницу… Мне вдруг страшно захотелось крови, и я не смог противостоять этому натиску. Я много раз видел, как герои боевиков демонстративно освобождают пистолет от обоймы, кладут оружие на землю, уравнивая шансы с противником. И вот теперь мне выпал шанс сравняться с моим соперником… Когда пистолет оказался на земле, а я выпрямился и поднял пустые руки, заметил промелькнувшее за стеклами очков Чиркова одобрение. Он даже покивал головой, давая положительный отзыв.

Однако мне не стоило расслабляться. Моим соперником был человек, который одержал верх над Виталием Аннинским, опером и спецназовцем. Что скрывала под собой личина Чиркова, мне только предстояло узнать.

Прежде чем ринуться в атаку, я увидел перед глазами картину: бар, стойка, Виталий Аннинский на высоком стуле и этот оборотень, стоящий у него над душой. И не подумал о том, что сейчас во мне глупости не меньше, чем в тот памятный вечер.

Адреналин, переполнивший меня, плескался в горле, а в таком состоянии я не мог вложить в удар всю силу, и даже точность оставляла желать лучшего. Так что двойка, которую я закатил своему противнику, оказалась откровенно провальной. А вот Чирков оказался на высоте: он захватил меня своими ручищами и приподнял над землей; завершить убийственный бросок я ему не дал, ударив его открытыми ладонями по ушам. Он отпустил руки и, пошатываясь, отступил. Я снова пошел в атаку. На этот раз моя двойка — левой в печень, правой в голову — достигла цели: Чирков пошатнулся. И — неожиданно для меня — стал на меня наваливаться, бросив руку на мое плечо. Я вошел с ним в клинч и захватил его за пояс. И тем самым дал ему возможность захватить мою руку двумя руками и провести красивый и эффективный прием: задняя подножка с захватом руки и падением. Однако в этот раз он поторопился и совершил «детско-юношескую» ошибку: при постановке ноги он отклонился назад, не рванул, как надо, меня на себя и не смог дотянуться до моей ноги своей ногой. К этому времени я очухался и, отпустив его брючный ремень, нанес сверху вниз несколько хлестких и болезненных ударов своей левой. И одновременно тянул правую — точно зная, что от боли противник ослабит хватку. Так и случилось. И я тотчас включил свою ударную правую в работу. Я как будто рубил топором дерево, летели щепки во все стороны, и оно в конце концов не устояло…

Я тяжело дышал над поверженным противником. Когда делаешь что-то стоящее, действительно заслуживающее внимания, вокруг ни души; когда из тебя лезет непотребное или ты спотыкаешься и попадаешь в нелепую ситуацию, рядом всегда найдется человек с камерой.

Под ногой что-то хрустнуло. Я нагнулся и поднял очки Чиркова. У него были «небезопасные» стеклянные линзы, и одна из них треснула. Я вытряхнул из оправы осколки и водрузил очки Чиркову на нос. В поисках веревки открыл багажник машины. Буксировочный трос нашел себе место в чехле, и, судя по его виду, им ни разу не пользовались. Метровый отрезок как раз подошел бы для этого борова, однако я нашел более простое решение. В углу багажного отделения я заметил целую связку пластиковых хомутов «подходящего» размера. Каково их истинное предназначение — гадать было бесполезно. Может быть, они служили для опломбировки каких-то узлов или крепления бирок на производственном участке. С таким запасом пластиковых наручников можно целый месяц патрулировать самый неблагоприятный район столицы.

Я завел руки Чиркова за спину и, надавив на него коленом, стянул запястья хомутом. Прислонив его спиной к машине, я вынул мобильник и выбрал из списка номер майора Михайлова.

— Ты совершаешь ошибку, — прохрипел Чирков, роняя кровавую пену на землю.

— На днях ты говорил по-другому. Ты сам предпочитал услышать правду и сказал мне: «Неведение гложет меня изнутри». А я, как дурак, успокаивал тебя: «Я взрослый человек и все понимаю».

— Ты «Сатирикон» не выписываешь?

— Выписываю.

— Это видно. Ты даже мосол включил в список расходов, сатирик.

— Не мосол, а мясную кость. Она денег стоит.

От Шибаевского пруда до Даниловского ОВД было рукой подать — это по московским меркам, разумеется. Тем не менее я не рискнул везти связанного человека. Тот мог закричать, подать знак водителю какой-нибудь машины на перекрестке. Одним словом, лишние неприятности мне были ни к чему, и я пошел по пути наименьшего сопротивления.

— Алло, Игорь Васильевич? Баженов беспокоит. Я тут припас лавровый венок для тебя. Жду на Шибаевском пруду. Да, то самое место, где был обнаружен труп Сергунина.

Михайлов примчался на пруд не один, с ним явился опер с цепким взглядом и переломанным боксерским носом. Не хватало только оператора с камерой, в противном случае — жалеть мне было не о чем, я мог бы назваться идиотом, закрывшим список под названием «Мои мечты».

Одетый в замшевую куртку и коричневые тупоносые ботинки, майор присел перед Чирковым на корточки и, вглядевшись в его разбитое лицо, поднялся на ноги:

— Ты чего творишь?! Даже я себе такого не позволяю.

— Махнемся шкурами? Оторвешься по полной.

— Оторвешься… — Михайлов отвернулся от меня, снова сосредоточившись на Чиркове. — Какие обвинения ты предъявляешь этому человеку?

— Он убил полицейского, — ответил я.

Михайлов мне не поверил. Покачав головой, спросил: