Умный выстрел - Михаил Нестеров

Мы просидели за стойкой всего четверть часа, а я успел копнуть глубоко в личное — заподозрил Анну Аннинскую в измене. И намекаю на это из своего «кривого зазеркалья»: «В вашем шалаше с новой силой забил источник молодости?» Виталий не понимает, о чем я его спросил, или уходит от ответа, а может, берет паузу на размышление. «Анна стала больше любить себя» или что-то в этом роде. И — вот его фирменный, незабываемый жест: он прижимается лбом к моему лбу, кладет руку мне на затылок, я читаю по губам: «Завидуешь, сволочь?» Да, я был сволочью, но сволочью обеспокоенной, и, как оказалось, степень обеспокоенности не поднялась выше отметки «лайт». Я мог, мог в тот вечер проводить его домой, но я выпил на рюмку больше, чем он.

— Сволочь! Пьянь!

Прошло три четверти часа. Я снова обратил на себя внимание — встал и, бросив что-то Аннинскому, натурально выплыл из кадра.

— Куда ты, идиот?!

Наверное, в сортир. Я этого не помнил. Заспал. Но вздохнул с облегчением.

В ту же секунду на меня обрушилось странное, жутковатое состояние: как будто я обогнул барную стойку и вставил себе в глаз сверхширокоугольный объектив. Меня нет в кадре, меня нет рядом с Аннинским, но я вижу, что происходит вокруг, я держу ситуацию под контролем. Но не тут-то было. В горле у меня застрял крик: «Беги, Виталик!»— когда в кадре вдруг появилась знакомая мне фигура…

Этот человек ждал подходящего момента за зеркальной дверью бара, и даже вездесущий фиш-ай не смог вырвать его из зазеркалья, и когда я оставил Аннинского одного, он тут же воспользовался моей оплошностью.

Вот он уже за спиной моего друга, накрывает его своей тенью. Я с ужасом жду кровавой развязки, хотя точно знаю место и время: жить Аннинскому осталось около полутора часов. Но я не могу совладать со своими смешанными ощущениями: когда этот человек перешагнул порог кафе, одновременно с ним я шагнул за грань безумства.

Вот оно что… Вот оно что…

Он рядом со своей жертвой. Он выбрал изуверский способ отомстить мне. Он посчитал меня своим кровником, и я знал — конечно, я знал причину…

Виталик поворачивает к нему голову, его губы приходят в движение, я читаю по губам: «Это место занято, дружище». Другие губы — мягкие, безвольные — отвечают: «Я знаю». Он вынимает портмоне, достает купюру, выкладывает ее на отполированную стойку, убирает кошелек (аккуратный, сукин сын!). Руки бармена знают, что делают: левая забирает деньги, правая наливает в рюмку коньяк. Губы, которыми я упиваюсь, упиваются крепким напитком.

Он так и не присел за стойку. Пил коньяк и косил одним глазом на Аннинского, а другим в сторону ватерклозетов. Он ретировался, поставив пустую рюмку на стол, и зеркальная дверь поглотила его; он снова оказался в своем вымышленном пространстве, где положение вещей в буквальном смысле слова доведено до абсурда…

А вот и я. Примите поздравления!

Я возненавидел себя — эту бесформенную массу, которая наверняка не удосужилась вымыть руки после туалета. Впрочем, я могу и грязными руками убрать чужую рюмку и потянуться к своей. Своя тоже пуста. Кельнер — налей!

Идиот! Сволочь! Пьянь!

Я грохнул по столу кулаком в тот момент, когда в кабинет заглянул Николай Школянский. Его появление — сигнал к отбою, мне не стоило больше злоупотреблять его гостеприимством. Фактически я увидел достаточно для того, чтобы представить себе побудительную причину, толкнувшую человека на экране монитора на преступление. Обращаясь к Школянскому, я, собственно, разговаривал сам с собой.

— Я нашел его. — Оттянув ползунок проигрывателя на минуту назад, трясущимся пальцем я указал на монитор. — Вот убийца Виталия Аннинского.

Школянский стал за моей спиной, и я услышал его шумное и ровное дыхание, как будто он крепко спал.

— У него есть мотив?

Он угадал мои мысли, и я, повернув к нему голову, посмотрел в его усталые, чуть покрасневшие глаза.

— Мотив?.. Я бы сказал, простая составная часть сюжета. Какой же я глупец!..

Я встал и протянул Школянскому руку. Этот человек всегда умело держался в стороне, и я только сейчас оценил это жизненно важное качество, которым я лично не обладал.

— Спасибо, дружище!

— Да не за что.

Я торкнулся в другую дверь, перепутав выход с кухней. Там за плитой стояла шеф-повар — крупная, лет сорока женщина, чем-то напомнившая мне судью Сошину, и посудомойка, напомнившая мне о развале Советского Союза.

На мотоцикле я быстрее ветра домчался до своего офиса. Но из меня не выветрились смешанные чувства. Зная имя убийцы и его мотив, я тем не менее не торопил события. Я же не осознавал, что делаю — это когда закатывал мотоцикл в коридор своей конторки, чтобы какие-нибудь ублюдки не перепутали его с писсуаром. Что такое напиться допьяна, я знал на пять с плюсом, и сейчас меня просто обуяла жажда испытать перенасыщенный ощущениями восторг: «Вот и ты, мразь, маски сброшены!»

Я один. Время терпит. Маленькая карта памяти вместила в свое безразмерное лоно и жизнь, и смерть; и жертву, и убийцу… И только повтор — это выступление на бис вытолкнуло меня из кресла.

Я бросил взгляд на часы — было без четверти три. Ужасно неудобно выкатывать мотоцикл, что называется, задом. Мне действительно показалось, что руки у меня растут из задницы. Руль был шире узкого коридора, и я не смог поставить его прямо. Плюс заднее колесо уперлось в косяк — вообще не вырулить. И не вытолкать. Мне пришлось перелезть через мотоцикл, занести ему зад, поставив точно по центру двери, снова перелезть и снова взяться за руль, приподнимая его. Какая-то девушка, проходившая мимо, бесплатно насладилась выступлением свихнувшегося гимнаста на коне и даже сумела снять это на смартфон. Висевший на руле шлем упал на пол. Я схватил его и двинул им по мотоциклу раз, другой, третий.

— Выключи камеру! — заорал я на мобильную репортершу.

Спокойно.

Как я поведу мотоцикл в таком состоянии?

Я отказался от этой безумной затеи. А ехать нужно. В крайнем случае — бежать, и бежать очень быстро, обгоняя поток машин.

Через четверть часа я стоял на стройплощадке. Какой-то тип в массивных роговых очках указал на человека, о котором я его спросил, но не сразу его узнал. Я подошел к нему, тронул за плечо. Он обернулся и вздрогнул. Я предвосхитил его вопрос, а точнее — ответил на его обеспокоенный взгляд: «Что случилось?»

— Все нормально. Вы на машине?

— Что?

— Вы на работу приехали на машине?

— А, на площадку?

— Ну на площадку, какая разница?

— Да.

— Где ваша машина?

Василий Чирков рукой показал на белую «Ладу».

— Подбросьте меня — здесь недалеко. Видите, я не в том состоянии, чтобы вести машину. Сочтемся — обещаю. Я в долгу не останусь.

— Ну… ладно, — с запинкой согласился Чирков. Он передал папку с документацией своему помощнику, который с открытым ртом смотрел мне в рот, как будто у меня вместо языка торчало змеиное жало, и повел меня к машине.

— Адрес, куда ехать, назовите, — попросил он, устроившись за рулем и пристегнувшись.

Я фактически передал ему слова Валентина Белоногова, который однажды направил меня к месту обнаружения трупа:

— Кузьминский пруд. Нужно будет подъехать со стороны Ставропольской улицы. Не доезжая до кладбища, свернуть налево, проехать до конца лесопарка.

— Я хорошо знаю тот район, — преобразился Чирков, представляя, наверное, себя в роли таксиста или водителя особо важной персоны.

Когда легковушка тронулась с места, я вздохнул с облегчением. Нельзя было сказать, что я успокоился: руки подрагивали, нервы ощетинились от скорой развязки…

Чирков хорошо знал дорогу. Может быть, он, как и я порой, мысленно прокладывает маршрут, а в голове у него звучит голос его жены: «Поворот налево! Еще разок налево!» Он остановил авто у самой воды, на берегу, где в этот час было безлюдно.

— Спасибо, выручили, — поблагодарил я его.

— Не за что.

Левой рукой я нажал на клавишу рычага, освобождая от привязного ремня себя, а потом — и водителя, правой выхватил пистолет.

— Выходи из машины. Выходи! — Мне пришлось повысить голос. — И не делай резких движений. В такую тушу я не промахнусь.

Чирков выбрался из салона под моим контролем, держа руки на середине груди — что-то среднее между защитой и нападением. Он преобразился, попав в расставленную мной ловушку. А я вдруг вспомнил — как уходил из моего кабинета Чирков: сутулая тяжелая спина, кожаная куртка.

— Вообще-то это называется похищением.

— С отягчающими последствиями, — добавил я. — Жить тебе осталось пару минут, сволочь.

Я смотрел на него и тщетно пытался представить рядом его жену: не пара. Я повидал всяких женщин: замужних, разведенных, богатых, чванливых, застенчивых, любящих, ненавидящих. Видел измены с перекосившимся лицом, как в кривом зеркале: это когда любящая своего мужа жена шла на сторону. И это только один пример, одно отражение в большой-большой комнате кривых зеркал.