Сестры-соперницы - Филиппа Карр

Я спросила:

— А он не может жениться на тебе? Она покачала головой:

— Он уже женат. Я знала об этом с самого начала. Просто не представляю, что на меня нашло.

— И давно ты носишь ребенка?

— Ну, пожалуй, месяцев шесть. Рано или поздно приходит время, когда этого уже не скроешь… И это время пришло.

— И ты решила бежать…

— Да. Мать об этом знает. Знает уже два дня. Она очень переживает. Все говорит, что отец меня убьет. Тяжелый он человек… но хороший. Он просто не умеет прощать грехи, а мой грех, наверное, из самых тяжелых. Мать за меня боится. Вот поэтому я и убежала. Подумала, что так будет лучше.

Она смотрела на меня с мольбой, и я сказала:

— Не бойся, Феб. Я позабочусь о тебе. Не убивайся так. Это вредно для малыша.

— Ох уж этот малыш… Лучше бы он умер, госпожа. И я тоже. Я уж хотела себя порешить, но… просто не смогла.

— О таких вещах нельзя и думать. Вот это действительно грех. Теперь слушай. Ты здесь останешься на ночь. Никто не знает о том, что ты здесь, кроме Джинни, но она будет молчать, потому что знает, что иначе я очень рассержусь на нее. Я принесу тебе шерстяное одеяло, чтобы ты могла завернуться, и соберу тебе поесть. На двери есть засов. Когда я выйду, ты запрись и никому, кроме меня, не открывай. К утру я что-нибудь придумаю.

Она расплакалась.

— Ох, госпожа Берсаба! Вы так добры ко мне! Вы просто ангел, вот вы кто… Ангел милосердия. Я этого никогда не забуду.

— Хватит разговоров. Сиди здесь и жди. Я вернусь.

Я вышла из амбара и услышала, как она заперлась изнутри. По дороге домой я ощущала себя возбужденной, сильной, богоподобной.

Утром я поняла, что нельзя бесконечно держать Феб в амбаре и что единственный разумный выход — рассказать обо всем матери. Я могла бы сделать это еще вчера вечером, поскольку очень хорошо знала, что она никогда не откажет в помощи девушке, попавшей в тяжелое положение. Мне пришлось хорошенько присмотреться к самой себе и признать, что вчера я руководствовалась эгоистическими мотивами. Я хотела присвоить себе славу спасительницы бедняжки Феб и не делиться ею ни с кем. Вот поэтому я сама принесла ей еду и одеяла. Вот поэтому я до утра никому о ней не говорила.

Но теперь надо было рассказать обо всем матушке, пока кто-нибудь случайно не натолкнулся на Феб.

Мать я нашла в кладовой вместе с одной из служанок. Матушка обрадовалась, увидев меня здесь, так как считала, что нам с Анжелет полезно знакомиться с искусством хранения припасов.

— Мама, — сказала я, — мне нужно поговорить с тобой.

Наверное, у меня был очень серьезный вид, потому что она тут же сказала служанке: «Продолжай заниматься делом, Анни», а мне велела пройти в спальню.

Мы поднялись наверх, и я сообщила ей о том, что Феб скоро станет матерью, что она убежала из дому и что я спрятала ее на ночь в амбаре.

— Ах, бедная, несчастная девушка! Что же с ней будет? Томас Гаст такой жестокий человек… А почему ты не пришла ко мне еще вчера вечером?

— Феб страшно испугана, мама, а я не знала в точности, как ты к этому отнесешься. Мне нужно было укрыть ее хотя бы на ночь. Я пообещала ей, что сделаю все возможное. Мы должны ей помочь.

— Конечно. Она попросту не может вернуться к своему отцу.

— А можно ей остаться здесь?

— Придется так и сделать, ничего другого не придумаешь. Но что будет с ребенком?

— Ведь ребенок Джинни живет здесь.

— Да. Но Джинни была одной из наших служанок. Мы не можем позволить людям думать, что им можно заводить детей, а потом устраивать их здесь, словно в поместье приют.

Я понимала, что, говоря со мной, мать в то же время обдумывает, что же делать с Феб. Конечно, она ни за что не выгонит девушку и позволит ребенку остаться здесь, объяснив это тем, что нельзя разлучать мать и дитя. Я видела в ее глазах страх: она представляла гнев Томаса Гаста и то, что может произойти с девушкой, попади она в его руки.

— Мама, — сказала я, — она очень напугана. Если ты поговоришь с ней, она немножко успокоится.

— Милое мое дитя, мы, несомненно, ей поможем. Она поживет здесь, по крайней мере, до тех пор, пока не родится ребенок, а потом будет видно, что делать дальше.

— Ох, мамочка, спасибо тебе!

Она взглянула на меня с любовью и одобрением.

— Я очень довольна, что ты относишься к людям с состраданием.

— Значит, я поступила правильно, дав ей надежду, пообещав помощь?

— Я и не ожидала от тебя ничего иного. Иди в амбар и приведи ее в дом.

Обрадованная, я побежала к амбару. Постучав в дверь, я назвала себя, и Феб отодвинула засов. В ее заплаканных глазах затаился страх.

— Все в порядке, — сказала я, — ты останешься у нас в доме. Я обо всем поговорила с матерью. Она сказала, чтобы ты ничего не боялась. Ребенка ты родишь здесь, а потом будет видно.

Феб упала на колени, схватила мою руку и начала целовать ее. Я была вне себя от счастья. После предательства Бастиана я еще ни разу не чувствовала себя так хорошо и вряд ли когда-нибудь еще буду такой счастливой.

Сохранить в тайне присутствие Феб в доме было, конечно, невозможно. Мы даже и не пытались сделать это. Мои родители сказали, что рано или поздно Томас Гаст обо всем узнает, и чем скорее это произойдет, тем лучше. Исчезновение его дочери должно иметь какое-то объяснение, и не пройдет нескольких часов, как кто-нибудь из слуг забредет поболтать в деревню, а такие слухи распространяются мгновенно, как лесной пожар.

Так что мы не удивились, когда на следующий день в Тристан Прайори явился Томас Гаст.

Феб заметила его издалека и, к моему удивлению, немедленно побежала ко мне за защитой.

Она, Анжелет и я пристроились к щелям в стене солярия , через которые можно было незаметно наблюдать за происходящим в холле, причем все было не только отлично видно, но и слышно. Мы с Анжелет пользовались этими щелями с детства, подсматривая за тем, как родители принимают гостей. Моя сестра сразу же приняла близко к сердцу проблемы бедняжки Феб, что ничуть меня не удивило, и решительно заявила, что та ни в коем случае не должна возвращаться к свирепому кузнецу. С присущим ей энтузиазмом она взялась подбирать одежду, которую можно было приспособить к располневшей фигуре Феб, и ткани, из которых мы собирались сшить приданое для малыша.

В нашем доме кузнец выглядел менее свирепо, чем у себя в кузнице. Я вспомнила зловещие отблески пламени на его лице и звон наковальни, звучавшей под его руками по-сатанински. Мне кажется, он был несколько подавлен обстановкой нашего дома, наверное, она показалась ему роскошной. В то же время он относился к этому великолепию с неодобрением, полагая, что все земные сокровища суть прах и тлен.

В холл спустилась мать. Рядом с этим могучим мужчиной она казалась очень хрупкой, но в ней чувствовалось такое достоинство, что кузнец не мог его не осознавать.