Кровь вассалов - Владислав Добрый

— На горных склонах попадается хороший лес. Мы даже баржи для рек строим. Но их утопят пираты, как только выйдем из устья Во в Сорское море. Или первая же волна их перевернёт, — трезво отрезал Ранульф. Как всякий умный, он прежде всего он видит сложности, а не возможности.

— Ближайший из портов Луминаре уже принадлежит Итвис. Там же можно достать морские суда. К тому же у меня есть добрый друг среди Морских Баронов…

— Думаю, не меньше двух сотен семей пойдут в неизвестность хоть завтра, если дать им надежду, — перебил он. Глаза у него блеснули — пусть и слегка пьяно, но твёрдо. — Простите мою горячность, сеньор. Вы даёте им… мне… Нам! Надежду. Лишь сейчас понял, что загнан, как коза в загон мясника, и не видел выхода. Я вверяю вам детали и оставляю себе лишь право исполнить ваши пожелания с величайшим усердием!

Пришлось его чуть остудить. Сначала — подготовить пути переселения. Я же намеревался сперва поставить город на пустующем побережье графства Адвес — перевалочный пункт. Туда можно будет перебросить первых переселенцев из-под Бурелома. Но это потом. Для начала следовало зачистить тылы: Инобал всё ещё влиятельны и в значительной мере контролируют два крупнейших портовых города Луминаре. А если я хоть что-то понимаю во власти — купцы, порты и пираты, какими бы врагами ни казались, — части одного целого. Из этого уравнения надо убрать Инобал, прежде чем обеспечивать безопасный проход кораблям с людьми.

Это был один из разговоров, заставивших меня — пусть и с сожалением — начать собираться в Караэн.

Беззаботная жизнь властителя и владетеля… такой бы она могла быть, уедь я в Адвес. Минимум ответственности, зато все слушают. Неизвестно, правда, как с исполнительностью на практике. Но даже так мне нравилось.

А то ведь встрял, как мелкий предприниматель: пашу двадцать четыре на семь, причём подчинённый тупой, а начальник мудак. Учитывая, что и тот и другой — я сам, то даже уволить никого нельзя.

Покой в Буреломе оказался больше похож на тюремную камеру. Узкие окна-бойницы, в которые не пролезет человек, были забраны деревянными ставнями. Сквозь щели упорно лез сырой ветер, и доски то и дело подрагивали, отстукивая раздражающий, рваный ритм. Казалось, будто кто-то невидимый играет на барабане. Наверное, кроме меня этого никто и не слышал.

В небольшом камине жадно трещали поленья, с ужасающей скоростью исчезавшие в огне. Но тепла было мало: каменные стены выстывали за ночь до промозглой стужи. Какая бы ласковая ни была осень, ночью в этих голых, не обшитых деревом и даже не задрапированных тканью стенах становилось холодно, как в леднике. Заваленное шкурами ложе было не признаком роскоши, а суровой необходимостью. Даже мех пах не зверем, а пылью и дымом. Несколько сдвинутых лавок у камина служили постелью для Волока.

В тёмном углу, за грубым столом, сидел Фарид. Бурелом не дворец: отдельное помещение для него найти не удалось. Сажать чародея в зал с рыцарями я опасался: мои матерые бойцы, как дети, вечно испытывают границы дозволенного и наверняка начали бы «подшучивать». Поэтому Фарид ютился в бывшей кладовке при моих покоях. Разумеется, он не горел желанием там сидеть, предпочитая вечерами оставаться рядом со мной. Честно говоря, скорее это я искал его компанию. Он был прирождённым лектором, умел рассказывать так, что даже сухие факты звучали как истории. Я часто засыпал под его голос, словно под старый, уютный подкаст.

У дверей на низкой лавочке дремал мой щитоносец. В соседней комнате — ещё пара стражников, привычно сопевших носами сквозь решётки забрала. Где спали остальные многочисленные слуги, я не знал и знать не хотел. У заботы о людях есть границы: накормить, одеть, согреть — да, но бегать по замку и гонять местных ради того, чтобы устроить моих конюхов, уже лишнее.

Волок присел у камина, подкинул дров и задержался, протянув руку к огню. Пламя потянулось к нему в ответ — не как при порыве ветра, а словно тянуло к нему ладони. Волок отдёрнул руку и замахал ею в воздухе, будто отмахиваясь от липкой паутины.

— Думайте о хорошем, молодой сеньор, — отозвался Фарид, даже не взглянув в его сторону. Голос звучал лениво, словно на автомате. Он устроился поудобнее и плеснул себе вина.

Запах вина смешался с дымом, гарью от дров и чуть терпкой вонью мокрого меха. Всё это было Буреломом — мрачным, холодным, но на удивление уютным.

Фарид отхлебнул неразбавленного вина, скривился от кислого вкуса, и заговорил:

— Запомните, юные господа. Как бы ни была сильна голая рука, если она держит меч — удар её разит куда сильнее. Но и наоборот: если меч в руках того, кто не умеет им владеть, то даже слабый противник может обернуть оружие против вас. Магия — это ваш меч. И, как любое оружие, она требует постоянной практики.

Вы привыкли думать, что сила магии в вас самих, в крови и воле. Нет. Это лишь рукоять, за которую вы держитесь. Настоящий клинок выкован из памяти.

Вспомните, как вы в детстве впервые обожгли палец о пламя. Боль — и вместе с ней страх. Вот почему, когда вы тянете руку к огню, сердце ваше вздрагивает. Но если вы научитесь не отводить её, а удерживать память, связав её с другим чувством — с яростью, с решимостью, с любовью даже, — тогда огонь станет послушен.

Магия питается памятью. Но не сухой, книжной, а живой — в запахах, вкусах, боли и радости. Потому что только то, что вы пережили всем существом, оставляет след в вас. И этот след — нить. Потяните за неё, и сила придёт.

Да, сначала трудно. Душа ваша словно кувшин: память расплескана по стенкам, и вы не знаете, за что ухватиться. Но если упражняться, снова и снова, связывать движение руки с конкретным чувством, слово — с воспоминанием, то постепенно магия станет течь сама. Как ручей, что сначала пробивается между камнями, а потом превращается в реку.

Потому упражняйтесь. Не только в голом таланте. Вспоминайте. Каждый день. Каждый жест. Каждую ноту голоса. Чем яснее память, тем точнее будет ваше заклинание.

И запомните: магия не забывает. Если вы связываете её с гневом — однажды вы станете рабом гнева. Если с милосердием — то, возможно, сами удивитесь, как станете мягче, чем хотели. Потому выбирайте воспоминания так же осторожно, как воин выбирает оружие перед битвой.

Фарид снова отхлебнул вина. И