Кровь вассалов - Владислав Добрый

— Друг мой, — сказал я мягче, чем хотел, и сунул ему в руку тяжёлый кошель. — Это твоё. За службу, за кровь, за верность. Пара десятков сольдо — пусть будут для тебя опорой.

Щитоносец поначалу будто не понял, что это. Потом, ощутив вес серебра, вздрогнул и выпрямился, насколько позволяла его хромота. Лицо со шрамами сделалось жёстким, но в глазах блеснула влажная благодарность. Я уже хотел задать дежурный вопрос — как живётся, нет ли обид от соседей, — когда за его плечом мелькнула женская фигура. Она вышла на крыльцо, прижимая к груди ребёнка.

— Это моя жена, сеньор, — сказал щитоносец. Голос у него был негромкий, но в нём чувствовалось странное напряжение. — Эола.

Я всмотрелся в неё и не сразу узнал. В памяти всплыло румяное лицо трактирной дочки, задорный смех, перебор с лентами и румянами. Теперь же передо мной стояла женщина: щеки чуть впали, глаза стали темнее, серьёзнее. Не деревенская девка — хозяйка. Она поклонилась низко, осторожно придерживая ребёнка.

И тут я заметил его. Мальчишка с золотыми вихрами и большими, слишком знакомыми глазами. Слишком. Щитоносец — черноволосый, смуглый, с тёмными глазами. Эола тоже изменилась, но в её чертах не было того света, который сейчас сиял в ребёнке.

Я поймал себя на том, что перестал дышать. Внутри груди стало тяжело. Как будто на сердце мокрое пальто повисло. Медленно, будто преодолевая сопротивление, в мозгу проснулось знание, которое нельзя было ни озвучить, ни отринуть.

Это был мой сын.

Мальчишка тянул к отцу ручонки, хлопая ресницами. Щитоносец прижал его к себе бережно, словно к самому дорогому, что у него осталось в этой жизни. Эола стояла рядом — прямая, спокойная, и только в уголке губ мелькнула нервная тень.

Я заставил себя улыбнуться.

— Прекрасный у тебя сын, друг мой. Пусть Великая мать хранит хранит его.

Но мои пальцы на рукояти меча сжались так, что золотая проволока промялась.

Скомкано попрощавшись, я вскочил на Коровиэля и поехал прочь не оглядываясь.

Следующим утром я старался держаться так, будто ничего не произошло. Но Волок что-то заметил. Пришлось отмахнуться: мол, думаю об оружии, которое должны приготовить Долгобороды. Я тут же пожалел о сказанном. В моих планах не было говорить Волоку о пушках. Да и кому либо вообще, я надеялся что даже Фанго не в курсе. Поэтому после этого я больше молчал.

Седобородый Ранульф, комендант крепости Бурелом, вчера советовал идти морем. Но я решил — проведаю Долгобородов. Мы условились, что Ранульф соберёт ополчение и отправит их морем к Горящему Пику. Только тех, кто согласится служить дольше обычных трёх недель — за дополнительную плату.

Я был так погружён в себя, что даже не заметил, как Фарид вынужден был уточнить:

— Сколько же, по-вашему, должен получать рыцарь в месяц, сеньор?

К моему удивлению, Ранульф назвал сумму в полдуката. Это было неприлично мало. Но в обмен он попросил одного: чтобы я не был слишком строг к вооружению своих вассалов.

Ничего не помогает от лишних мыслей так, как бешенная скачка. Через два дня мы поехали мимо перевала Забер. Не стали задерживаться. Теперь вдоль дороги часто попадались постоялые дворы. Это экономило много времени, ведь не приходилось останавливаться и обустраивать лагерь. Я щедро платил, и единственное, что нас немного сдерживало, это только плотный траффик на дороге и узкие мосты. Но уже через еще два дня мы оказались том месте, где стоял Ченти. К этому городку я тоже не стал приближаться. И двинулся сразу в город долгобородов.

Как и в прошлые разы, пропустили только меня. Кто-то послал за Аном, я же отправился к «своим» мастерам. Я увидел их «пушки» — и невольно усмехнулся. Не то, что в моём мире: гладкие стволы, каретки, колёса. Тут всё было грубее, массивнее, как будто древнее — и при этом куда более загадочное.

Три орудия стояли под склоном, где камень был высечен в подобие кузницы. Бронза их тел сияла зеленоватой патиной, словно на них пролили море. Каждый ствол был конический, расходился чуть к срезу дула — как труба. Точность от такого решения никакая, но долгобороды просто объяснили, что все предыдущие образцы, которые делали по моим чертежам, рано или поздно разрывало. А эти держались.

На замках вместо привычных клиньев и фитилей сплетались магические головоломки: узоры из шестерён, костяных вставок и резных символов. Если смотреть издалека — похоже на украшения. Но стоило мастеру коснуться длинной палкой из-за массивного каменного укрытия похожего на ложку рычажка, запускающего механизм — и линии складывались в знак. Вода внутри мигом вспухала паром, и тяжёлая махина вздрагивала, будто живая.

Я потрогал ядро. Камень, обтёсанный грубо, в выбоинах. Слишком тяжёлый для руки, но смешной по сравнению с пушками моего мира. От силы два кулака в диаметре. И чтобы одну пушку с десятком таких снарядов довезти, требовалась упряжка из восьми быков. Они ревели, упирались, еле тащили повозки по каменным дорогам. Скорость? Пожалуй, меньше пешего шага.

Вскоре прибыл Ан. не один. Он привел хирд. Все было обговорено заранее, и он ждал этого момента. И все же я вздрогнул увидев блестящую металлом реку, которая текла по мощенным улицам города долгобородов за его спиной.

— Они пойдут, — сказал Ан вместо приветствия, подойдя ко мне ближе и положив ладонь на священный меч у себя на боку. — С мастерами и с моим твоими пушками.

Мы отправили пушки, укрытые плотными навесами, вперёд, к моему Горящему Пику. Под охраной хирда долгобородов я не волновался не о безопасности, не о секретности.

— Пусть движутся, — сказал я. — А я останусь у тебя в гостях.

Ан скривил губы в подобии улыбки. Видимо, пытался быть дружелюбным. Получалось у него плохо.

Хирд Ана стал строем, ожидая пока повозки с пушками займут место в их обозе — и я понял, почему даже горные кланы предпочитали не задевать долгобородов.

Передние ряды — тяжёлые пехотинцы в кольчугах двойного плетения. Металл на их телах поблёскивал будто тёмный мех: звено на звено, плотное, тяжёлое, готовое остановить стрелу и отразить сабельный удар. Наружные кольца кольчуг широкие и квадратные в сечении, похожи на уплотнители водопровода в моем мире, только из стали. Почти уверен, на каждом еще и тиснение в виде рун. На плечах и груди у многих были пластины из бронзы с рельефными