В лесах Урала - Иван Арамилев

— На трусов надея плохая, — сказал дед, когда захлопнулись двери. — Придется нам, мужики, без них управляться.

— Управимся, — ответил Тарас Кожин. — Только с чего начинать?

— Первым делом старосте Семену Бородулину бока намять, — сказал дядя Нифонт. — Из кожи лезет, помогает графским обирать мужиков. Свой, а хуже чужих.

— Не мешает проучить Семена, — согласился Емельян Мизгирев. — Укоротить ему руки маленько. Я первый начну, а вы подсобите.

Потолковав, мужики ушли.

Сходка собиралась каждый день. Емельяна Мизгирева посылали куда-то на лыжах в дальнюю деревню— поразузнать. Он вернулся с такими новостями, что у мужиков дух захватило.

Зинаиду Сироту на сходки не звали, но она сама приходила первой, сидела до конца, выступала с речами. Мужики молчаливо признали ее равной: она секретарствовала на собраниях, ездила для связи в Ивановку и другие места.

Семен Потапыч не показывался на улице. Секлетея — Коровья смерть говорила соседям:

— Занедужил мой хозяин. Лихоманка, что ли, его схватила: не пьет, не ест. Как бы совсем не умер.

Дед посмеивался.

— Хитер Семен.

Мужики отказывались платить уполномоченному графа Строганова поборы. Из тайги все возили бесплатно. Чтоб «досадить» графу, бревна заготовляли даже те хозяева, кому не надо было строиться. У нас тоже был завален графскими бревнами весь двор.

— Куда нам столько? — ворчала бабушка.

Дед отвечал, что он хочет подать мужикам пример.

Зинаиде Сироте «помочью» поставили новый пятистенный сруб из толстых сосен. Сирота ликовала: скоро у нее будет свой дом!

Только Харитон Вахонин да еще два-три домохозяина были в стороне, стояли за Семена Потапыча. Вахонин каждый день ругался у водопоя с Емелей Мизгиревым и Тарасом Кожиным.

— Вам петли не миновать, — говорил он. — Погодите, кончится бунт, покажут всем.

Дядя Ларион тоже чурался сходок, не рубил графский лес.

— Я коммерческий человек, — говорил он. — Мне бунтовать не требуется.

Дед смеялся над ним.

— Вали, сынок, торгуй. Ежели царя не сковырнем, он даст тебе медальку за кротость.

Я помню деда в те дни помолодевшим, задорным. На сходке его голос звенел густо, уверенно:

— Наша возьмет, братцы. Силушка подымается несметная. Не оглядывайтесь на Харитона Вахонина. Он своей бабы боится, не то ли что. С такими кашу не сваришь.

От бабушки я знал много сказок о разбойниках, которые грабили богатеев, раздавали деньги бедноте, и дед казался мне атаманом ватаги, поднявшейся отстаивать правду, наказывать богатых и злых людей.

Однажды вечером к нам зашел староста. Дед встретил его холодно. Семен Потапыч уговаривал деда не рушить порядок, остепениться, угомонить соседей.

Дед называл Семена Потапыча мироедом, пауком.

— Не туда гнешь, Спиридон, — говорил староста. — Гляди, кабы хребет не сломали. Вам, лапотникам, отродясь даря с губернаторами не свалить. Напрасно смуту сеешь. Жалко тебя. Хороший охотник, а с дураками связался.

Дед поднялся с лавки.

— Я тебя выслушал, Семен. И вот тебе бог, а вот порог. Уходи, хворай на полатях. А то ненароком увидят мужики, что выздоровел, — березовой кашей накормят.

Староста ушел, сердито хлопнув дверью.

— Шерамыжник! — крикнул дед вдогонку Семену Потапычу.

Бабушка вздыхала.

— Ох, старик, сомнут тебя. Сын на войне: придет ли домой — богу известно. Хоть о внуке подумай, коли себя не жаль.

Дед огрызался:

— Молчи! Люди праздника сто годов ждали. По-новому начнем жить.

Всеволод Евгеньевич закрыл школу, нанял подводу и уехал в низовья, к чугунолитейным заводам графа Шувалова, князя Абамелек-Лазарева. Перед отъездом он сказал мне:

— Петербург и Москва бастуют, рабочие строят на улицах баррикады. Кипит страна! Кажется, началось большое дело, и теперь-то уж нельзя стоять в стороне. Сегодня «якутский человек» пригодится. Когда-то я считался не плохим агитатором: тряхну стариной. С моим народничеством кончено. Революция в России победит как рабочая революция или она не победит никогда. Крестьянство добьется права на свободу и счастливую жизнь только в союзе с рабочим классом. Рабочих ведет партия большевиков, созданная Лениным. Отныне я большевик. Правда, я буду еще ругаться с большевиками. Успех революции зависит от того, как поведет себя армия. В казарму агитаторам ход закрыт. Солдата надо обрабатывать до вступления в армию, армия же — крестьянство. Значит, нужно захватить своим влиянием крестьянскую молодежь, работать в деревне, а большевики еще мало работают с крестьянством. Буду это доказывать, настаивать буду! Но пойду с большевиками до конца, потому что они — самая правильная партия, самая надежная сила революции. Подрастешь, сворачивай на ту же дорогу. Надеюсь, мы еще встретимся. Вообще тебе следует отправиться в город, поступить на большой завод. Переваришься в рабочем котле — будешь настоящим человеком.

Потом Всеволод Евгеньевич долго разговаривал о чем-то с дедом наедине. Дед начал запрягать нарты. К Пестре и Урме подпрягли собак дяди Нифонта, Зинаиды Сироты и рыжую Нельму Тараса Кожина.

Дед с хореем в руках и фузеей за плечами сел в нарты, пригласил меня занять место рядом с ним.

Мы тронулись вверх по реке. Снег затвердел, ехать было легко. Собаки дружно тянули легкие санки. Снежная пыль вилась за нами. Поскрипывали полозья.

Дед рассказывал по дороге:

— К вогулам иду, в паул[2] Яргунь. Вогулов в тайге много, люди они храбрые. Ежели поднимутся, большая помощь нашему делу будет. Надо, чтоб со всех сторон пожар запылал, чтоб царь не знал, куда посылать войска.

Я слыхал много рассказов о вогулах как о ловких охотниках. Однажды мы с дедом встретили в тайге двух — молодого и старика. Они бежали на лыжах, с кремневыми ружьями, по следу раненого лося. Головы их были повязаны красными платками.

— Как живете, манси? — спросил дед.

— Живем, — ответил старик. — Лося бьем, куницу ловим. Тетерьку, бог пошлет, ловим, куропать ловим. Только шайтан многа пакостит манси. Подкрался к звирю, стрилять пора, шайтан пугает, и звирь убегает. Шибко худой шайтан водится тайга. Да купцы хуже шайтан. Рухлядь[3] отбирают за долги. Савсем нивазможна другой раз жить.

Вогулы пожелали нам удачи, скрылись в кедровнике.

Придя с охоты, я зашел к учителю, чтобы передать добытых для него рябков. Сказал о встрече с вогулами. Всеволод Евгеньевич оживился:

— Знаю, знаю. Охотники, рыболовы, каких поискать. Что же не пригласил в деревню чайку попить? Хороший народ: честны, гостеприимны. Знают много сказок, песен. У них был богатырь Мадур-Ваза, вроде нашего Ильи Муромца. О нем сложена замечательная былина.

И он целый вечер рассказывал о вогулах. Поздней ночью, распростившись с учителем, я бежал по скрипучему снегу к дому и думал:

«Ах, зачем я не пригласил вогулов! Они спели бы песню о Мадур-Вазе, рассказали о войне».

Теперь все это вспомнилось, и поездка к вогулам показалась такой заманчивой!

Дед шутил, смеялся, весело покрикивал на собак. За день мы сделали около сотни верст. Вечером с гор налетел буран. Закрутились снежные вихри, в двух шагах ничего не видать.

Ехать было невозможно. Мы свернули в сторону, укрылись в ельнике. Ветер был так силен, что не удалось развести огня. Ночь провели без сна. На другой день погода улеглась. Дед покормил собак, и опять замелькали крутые увалы, сосны, лиственницы. В полдень на левом берегу показался дымок.

— Вот и Яргунь, — улыбнулся дед. — Приехали. Только не ошибись, парень, не зови вогулами: обидятся. Они — манси. Прозвище «вогулы» дано им царскими чиновниками.

Глава вторая

Первыми нас встретили вогульские лайки. Они, рыча, прыгали вокруг санок. Пестря и Урма, путая постромки, рвались в бой. Дед кричал на собак, взмахивал хореем. Подбежали мужчины с курчавыми чёрными волосами, заплетенными в две длинные косы и перевитыми красными шнурками, с украшениями из медных пуговиц на затылке. Несмотря на холод, манси были без шапок, в коротких меховых курточках нараспашку. Они приветствовали нас:

— Пайся, пайся, рума-ойка![4]

Дед отвечал им так же. Манси распрягали собак. Нас окружили женщины, дети. Все рады, будто в самом деле к ним приехали званые гости.

— Кто понимает по-русски? — спросил дед.

— Я понимай русски, — ответил высокий смуглолицый манси. — Куда путь держите?

— К вам.

— Какой начальник будешь?

— Я не начальник, — сказал, смеясь, дед. — Я буду русский охотник, приехал к манси, как друг, привез хорошие новости.

— Как звать русски охотник?

— Спиридон Соломин. А тебя как?

— Моя — Тосман.

Тосман сказал что-то манси на родном языке, и все опять громко закричали: