Розы в снегу - Урсула Кох

— Нет, я не отрекусь от Него, — вздохнул Лютер. Он отвернулся от жены и стал дышать ровнее. Вскоре Кэте показалось, что он заснул. Она тихонько вышла из комнаты, умылась студеной водой. Затем разбудила служанок.

С крыш падала капель; Кэте, вся в поту, суетилась у печи в пышущей жаром кухне. Перед ней стояла корзина, в которой быстро росла гора свежеиспеченных хлебов.

— Пожалуй, хватит, — Доротея покачала головой, — не пустыней же поедет наш господин.

— Ты уверена? — Кэте смахнула пот с бровей. — Их четверо и еще двое слуг. Вряд ли им хватит провизии даже до Айслебена, у мальчишек хороший аппетит, да и Мартин, слава Богу, выздоровел и не отказывается от еды. Должны ли мои сыновья страдать оттого, что сопровождают отца? И не забудь положить господину доктору его любимую селедку.

Доротея шмыгнула в подвал. А в кухне появился Вольф. Господин доктор просит хозяйку дать ему в дорогу бочонок вина. И сушеных цветов бузины, чтобы приготовить настой, если вдруг что…

— Что? Вина? Разве он не к графу едет? А бузину посмотрю.

Недовольно покачав головой, Катарина опять занялась Фебами. Ну теперь, кажется, хватит.

Она покинула кухню и поднялась по лестнице в комнату. В печи, облицованной изразцами, плясал слабый огонь. Ганс, Мартин и Пауль сидели у стола и внимательно изучали карту. Кэте наморщила лоб, отодвинула карту в сторону и подсела к сыновьям:

— Послушайте, мальчики! Конечно, сейчас еще довольно тепло, но завтра утром перед отъездом обязательно наденьте теплые куртки. В фургоне не садитесь на сквозняке. Следите за тем, чтобы отец не снимал пальто, он может простудиться Подъезжая к гостиницам, выскакивайте первыми и кричите — «Доктор Мартин Лютер приехал!» — чтобы люди знали, с кем имеют дело, и оказывали вашему отцу должное уважение. Перед тем как лечь в постель, хорошенько потрясите солому — все меньше клопов да вшей…

Пауль равнодушно уставился в окно, Мартин смотрел на мать большими испуганными глазами, а Ганс согласно кивал при каждом ее слове.

— Перестань читать мне проповедь, Кэте! — Лютер стоял на пороге в чулках и нижней рубахе; в руках он держал камзол. — Мне было бы гораздо милее, если бы ты еще раз обметала низ камзола — тогда он наверняка выдержит поездку. Этот кусок сукна так же, как и его хозяин, нуждается в спасении. Увы мне! Опять в дорогу! — И с раздражением швырнув камзол на скамью, Лютер напустился на сыновей: — Ну, и что вы тут расселись? Хотите подучиться напоследок? Надеюсь, мне не придется краснеть за вас, если дело дойдет до латыни?

Кэте подхватила камзол и направилась к скамье у окна — там она держала свои принадлежности для шитья.

— Могли бы и подождать до весны, — проворчала женщина. — Если опять похолодает, вы рискуете заболеть (и кто о вас тогда позаботится?); ну а если снег и дальше будет таять, дороги раскиснут, фургон застрянет или опрокинется…

— Милая Кэте! Ты самым подробнейшим образом объяснила нечистому, как можно нас помучить! — Лютер рассеялся. Катарина удивленно глянула на мужа. В последнее время он редко смеялся.

— До чего же мне не хочется вас отпускать, Мартинус, — она склонилась над шитьем.

— Да что там! Ты беспокоишься о своих сыновьях. По тебе, так им нет лучше места, как возле маминой юбки.

— Нет, Мартинус, я печалюсь не только о них. Но и о тебе. Ты много говоришь о смерти. А я и представить себе не могу жизни без тебя.

Она опустила руки и стала смотреть на сереющее за окном небо. Быстро смахнула слезы. Увидев это, Лютер печально замолчал. Несколько раз он по своему обыкновению прошелся по комнате, затем остановился подле жены и осторожно положил ей руку на плечо:

— Кэте, милая, я разочаровался в людях, все думают про меня: «Лютер превратился в гневливого и злого старикашку!» Даже мой друг Филипп, даже Меланхтон, я знаю, жаловался на меня курфюрсту. Только ты, ты одна еще терпишь меня. Отец наш Небесный воздаст тебе за это. Жаль, я не могу… Но завещание, как тебе ведомо, я составил. Ты не останешься без собственности и крова над головой, хоть я и не счел нужным пригласить юриста для оформления этой бумаги. Все они слуги дьявола, вечно все переврут. Большего я для тебя сделать не могу. Господь все устроит.

Кэте отложила камзол в сторону и обняла мужа за шею:

— Останься ради меня, — прошептала она и снова взялась За работу.

Начало темнеть. Все меньше света проникало через окно.

Утром следующего дня, в предрассветных сумерках, все обитатели дома вышли попрощаться с господином доктором.

Корзины и кувшины давно погружены. Кэте одергивает на сыновьях курточки:

— Ганс, ты старший, присматривай за ними! Встретите родню — поклон от нас и…

— Если бы это были не графы фон Мансфельд, которым я нужен, я остался бы дома, — ворчал Лютер, садясь в фургон.

Мальчишки, высунув головы из заднего окошка, гордо и взволнованно махали провожающим.

Заморосил мелкий холодный дождь. Кэте плотнее укутала плечи платком.

— Ступайте в дом! — приказала она девушкам, машущим рядом с ней вслед фургону. А сама осталась стоять посреди пустого двора. Фургон свернул налево к воротам Элстертор. А Катарина по-прежнему не сводила с него глаз; она видела, как лошади мало-помалу стали лучше тянуть и пошли ходкой рысью. Головы мальчиков исчезли. И затем — лишь серая стена из дождя и сумерек.

И холодный ветер хлестал по мокрому лицу.

«Милой моей хозяюшке Катарине Лютер, докторше, госпоже имения Цюльсдорф, продавщице на свином рынке, и прочая, и прочая, и прочая —

благословение и мир во Христе…

Милая Кэте, я слегка приболел по дороге в Айслебен, в чем сам и виноват. Но если бы ты была с нами, то заявила бы, что это вина евреев или их Бога… Правда же в том, что когда мы проезжали мимо той деревеньки, вдруг поднялся ветер и потянуло таким сквозняком, что даже голову продуло. Мне показалось, будто мозги мои оледенели…

Я пью пиво из Айслебена. По вкусу оно почти такое же, как то, что ты похвалила у Мансфельдов. Оно мне очень нравится, благодаря этому пиву у меня по утрам трехкратный стул…

Твои сыночки позавчера уехали к Мансфельдам; не знаю, что они там делают. Если бы было холодно, они могли бы помогать мерзнуть, ну а поскольку тепло, они могут заняться чем-нибудь другим или страдать, как каждому нравится. Да благословит Господь вас и дом ваш! Шлю всем поклоны.

Мартинус Лютер, твоя старая любовь».

Сложив письмо, Кэте долго смотрела в пространство невидящим взором. Свеча медленно догорала на столе. Когда женщина наконец взяла в руки перо, часы на городской ратуше пробили полночь.

«…Вы должны лучше беречься от ветра, гуляющего по фургону. Разве я не советовала Вам надеть шапку из овчины? Немного пива оставьте в бочонке на обратную дорогу, тогда не понадобятся другие средства от живота… Еще меня беспокоит Ваша нога. Боюсь, докторам и дела нет, остался в ней гной или вышел. Как бы я хотела, чтобы Вы вернулись вместе с детьми! Ночью я лежу без сна и думаю обо всех, кто желает Вам зла: папистах, сторонниках императора, евреях, неверующих — и не знаю, куда мне деваться от беспокойства за Вас. И со слезами на глазах молю Отца Небесного защитить Вас от нападок зла.

Как только удастся Вам помирить противников, возвращайтесь в дом свой, где ждет Вас хозяйка и любовь Ваша

Катарина Лютер».

Она запечатала письмо. Рано утром его увезет гонец. Тихо вокруг. Лишь ветер гудит. Глаза Катарины слипаются от усталости, и не радостно, а тревожно бьется сердце в ожидании нового дня.

— Едут!

С криком бегут дети к воротам, у которых собралась толпа.

Стая черных грачей летит над долиной Эльбы. Спустя несколько мгновений начинают бить колокола церкви Святой Марии и замковой церкви. Больше ничего не слышно. Густой туман лежит над землей.

— Едут!

Как окаменевшая, стоит Катарина среди сыновей. Кто там едет? Кто там еще может ехать? Она пытается нащупать рукой опору. Ганс поддерживает мать. Только бы не упасть здесь, при народе… Что будет с детьми? Надо держаться, хотя он и умер.

Почему не дома? Почему так далеко, в Айслебене? Почил в мире, говорят они. Да, в мире с Богом, но не простившись со своей Кэте.

— Едут!

Из тумана медленно-медленно, будто призраки, появляются всадники. У одного в руках знамя. Лошади идут шагом. Наездников становится все больше и больше столько же, сколько людей за ее спиной. Из всех домов выходит народ? Молча теснится на улицах. Лишь колокола гудят над городом.

Она вглядывается в прибывающих. Все больше всадников. Первые достигли ворот и осадили лошадей. Между ними и Катариной — улица. Она по-прежнему ничего не видит, кроме всадников. Но вот приближается повозка, останавливается… Катарина чувствует слабость в ногах, крепче хватается за руку сына, пытается дышать спокойно.

Черный кучер сидит на передке. Тент откинут. На повозке стоит гроб. Наглухо закрытый. Она больше не увидит его лица.