Перелет - Андраш Шимонфи

Из Кувина нас на следующий день через Брашов перевезли в Бухарест. Там нас тоже принимали очень сердечно, я бы даже сказала, торжественно. В нашу честь устроили прием-ужин в одной из фешенебельных гостиниц города; помню целую череду тостов за дружбу между нашими народами. Мы чувствовали: все идет гладко, несмотря на то, что по неизвестным нам причинам автомашина с политиками так и не прибыла к месту отлета, а у нас не было с собой ни текста меморандума, ни письменных полномочий. На другой день на советском военном транспортном самолете мы вылетели из Бухареста в Москву (с посадкой в Киеве); вместе с нами вылетели в Москву Тибор Вёрёш и Йошка Терек.

В Москве нас поместили в небольшой квартире в центре города. У нас была приветливая, добродушная хозяйка; услышав фамилию Тибора, она что-то весело стала объяснять, показывать какие-то вещи, из чего мы заключили, что она знакома с родителями Тибора — Яношем Вёрёшем, бывшим начальником генерального штаба, и его супругой. Вскоре мы поняли, что они жили до нас в этой квартире. Мы только никак не могли понять, почему наша хозяйка упорно называет Яноша Вёрёша «железным папой», а его жену «железной мамой». Позднее, когда мы немного научились говорить по-русски, нам стало ясно: хозяйка просто-напросто пыталась объяснить Тибору, что, мол, «ваш папа» и «ваша мама» жили у нее раньше. («Ваш» — по-венгерски значит «железный». — Прим. пер.) Но с той поры за Яношем Вёрёшем так и закрепилась кличка «железный папа», поэтому, когда будешь читать мои дневниковые записи, касающиеся событий периода Дебреценского временного национального собрания, не удивляйся, когда прочитаешь, что генерал Вёрёш назван «железным папой».

ОТЕЦ РАССКАЗЫВАЕТ: — Как раз в эти дни делегация, возглавляемая Табором Фараго и посланная в Москву для выработки условий перемирия, которая не смогла уже вернуться домой из-за салашистского путча, была преобразована в Московский венгерский комитет. К этому моменту к ней присоединился и Бела Миклош, бывший командующий 1-й венгерской армией, а позднее и Янош Вёрёш, который перешел на сторону русских в районе Кечкемета, переодевшись в сутану монаха. В Москве находились даже дипломат, посол по особым поручениям и полномочный министр граф Домокош Сент-Иваньи, граф Геза Телеки, майор-гусар Йожеф Немеш, направленный регентом в Москву к Фараго, и присоединившийся к делегации в Бухаресте письменными полномочиями вдогонку за делегацией секретарь венгерского посольства в Румынии.

Совершенно случайно меня отвезли к Фараго и его коллегам 23 ноября, они тогда размещались в бывшей резиденции японского военного атташе. Я мог сообщить им тогда о существовании Венгерского фронта, о его готовности сформировать правительство, о положении в Будапеште, равно как и о процессе формирования все более набирающей силу организации военного движения Сопротивления, руководство которым за день до этого, как нам стало известно уже позднее, 22 ноября, попало в руки Салаши и его приспешников.

Глава седьмая

22 НОЯБРЯ

РАССКАЗ ПАЛА АЛМАШИ: — Утром 22 ноября 1944 года я встретился в кафе «Цепной мост» с Енё Надем. Мы обсуждали возможность использовать в наших целях подразделения 8-го корпуса, которым командовал Бела Лендьел, того корпуса, который размещался в окрестностях городка Сент-Эндре. Тогда же Енё Надь поручил мне позвонить по телефону Иштвану Белезнаи и приказать ему быть вечером на квартире Вильмоша Тарчаи. Разумеется, я не спрашивал, зачем Иштвану Белезнаи надо туда прибыть, а про себя подумал, что, вероятно, молодому и талантливому офицеру передадут командование одним из секторов в Будапеште. В это время шли подготовительные работы к восстанию, а также окончательная утряска вопросов, связанных с отправляющейся на следующий день делегацией к Малиновскому для передачи письма Эндре Байчи-Жилински, адресованного Молотову. Правда, все это предположения, ведь каждый из нас занимался определенным кругом вопросов и во все детали посвящен не был.

Поскольку я хорошо знал Белезнаи, именно я должен был пригласить его на совещание. После короткого разговора в кафе «Цепной мост» мы пешком направились в Крепость. Я знал, что Енё Надь и Йожеф Кёваго направляются на квартиру к Яношу Кишу. Но ни о чем их не спросил… И оказалось, к лучшему, поскольку на допросах я с чистой совестью утверждал, что он «находится где-то в Крепости…». К этому времени Янош Киш перебрался с улицы Кекгойо. Пока я полчаса прогуливался вдоль крепостной стены, вернулся Енё Надь, и мы по каменистой лестнице спустились в сторону проспекта Кристины. Там мы окончательно расстались, и я вернулся в свою казарму, откуда позвонил Иштвану Белезнаи и сказал: «Пиштика, приходи в половине седьмого на квартиру в доме 29 на улицу Андраши, это приказ!» Он пообещал быть там.

Опоздав на несколько минут, я был на улице Андраши. К моему удивлению, дверь подъезда оказалась закрытой, но привратник после моего стука тут же отпер ее, а когда я вошел внутрь, вновь запер. У меня мелькнула мысль, что я попал в ловушку, поэтому я машинально расстегнул кобуру своего пистолета. Был я в мундире, а на поясе у меня висел «фроммер». Пароль наш был построен на слове «кино». Я позвонил в дверь, рассчитывая, что меня сейчас спросят о «билете в кино» или что-то в этом роде (теперь уже я точно не помню), но вместо этого услышал: «Кто там?» Затем дверь резко распахнулась, и я оказался лицом к лицу с жандармским ротмистром и еще двумя жандармами, в руках у которых были автоматы. Я решил выхватить пистолет и пристрелить хотя бы одного из них, но понял, что они меня изрешетят, пока я выну «фроммер». Все это промелькнуло у меня в мозгу за какие-то доли секунды.

В подобных ситуациях человек сразу же начинает размышлять над тем, кто его предал. Поначалу наши подозрения пали на людей, которых вскоре освободили из тюрьмы на проспекте Маргит. К их числу принадлежал и Иштван Белезнаи, которого я по телефону попросил прийти на улицу Андраши.

Однако сразу замечу: его освободили так быстро по двум причинам. Во-первых, за него очень энергично вступился Енё Майор (в то время командующий бронетанковыми частями, а позднее командующий группы венгерских войск, передислоцированных из Германии[44]); во-вторых, мне удалось убедить следователя Радо, что Белезнаи понятия не имел, зачем я пригласил его в квартиру на улице Андраши и что только там я собирался вовлечь его. И хотя мы с ним ни о чем не договаривались, Белезнаи на допросах говорил то же самое… Поэтому его сравнительно быстро выпустили. В июне 1945 года мы встретились с ним в министерстве обороны, он бросился мне на шею со словами: «Слава богу, ты тоже уцелел». И стал благодарить меня за то, что тогда не попал под трибунал салашистов…

РАССКАЗЫВАЕТ ВДОВА ВИЛЬМОША ТАРЧАИ (1975 год): — Я была свидетельницей тех драматических событий, которые произошли 22 ноября 1944 года на квартире моей свекрови, где мы с мужем тогда жили. Я все время находилась там, с момента появления первого жандарма и до того, как всех нас под усиленной охраной на голубом жандармском автобусе повезли на проспект Маргит в тюрьму. Моего несчастного мужа увели еще раньше. До этого нас всех под дулами автоматов держали в столовой, выходить из комнаты не разрешалось. Потом нас одного за другим стали выводить из квартиры под охраной жандармов и сажать в автобус. Меня вывели одной из первых. Меня вел сыщик, приставив к спине пистолет.

ПАЛ АЛМАШИ: — Итак, мы очутились в тюрьме на проспекте Маргит, где уже находились арестованные нилашистами генералы и гражданские люди, замешанные в неудачной попытке выйти из войны. Среди них был и командующий 2-й венгерской армией Лайош Вереш Дальноки.

Я сидел в коридоре вместе с Пиштой Белезнаи под охраной жандармов. В камере следователи-фашисты избивали Енё Надя и Миклоша Макай. Беднягу Вильмоша Тарчаи также зверски отделали. У меня в архиве есть одно свидетельское показание. Я до сих пор не знаю, кто его написал: «Землисто-коричневое лицо генерала Яноша Киша побои изменили до неузнаваемости. Только один глаз светился доброй, как бы извиняющейся улыбкой, второй совершенно заплыл после удара. Эти сцены я вспоминаю как кошмарный сон. Генерал-лейтенант ковылял, держась за стену. Идти нормально он не мог: подошвы его ног были разбиты ударами нилашистских резиновых дубинок. Небольшие, птичьи руки Енё Надя распухли, стали огромными. Рот не посредине лица, а сбоку: его удлиняла кровавая полоса. Но горящие глаза этого маленького хрупкого мужчины твердо и смело смотрели на его истязателей. Вильмоша Тарчаи я бы не узнал. Красивый, высоколобый, достойный кисти художника, благородный человек постарел на два десятка лет. Волосы у него были растрепаны, подбородок зарос щетиной, взгляд блуждал по комнате, зрачки странно блестели, глаза постоянно слезились. Я знал, в чем дело: палачи подводили к ним ток высокого напряжения. Тарчаи хотел было закурить сигарету, но из изуродованных, распухших пальцев спички выпадали». (Строки эти принадлежат перу известного писателя Ивана Болдижара. — А. Ш.)