Перелет - Андраш Шимонфи

Вероятно, на пустоши Гамас не так уж часто садились самолеты без опознавательных знаков, поэтому немцы проявили к нему повышенный интерес. Наши ноги еще торчали из самолета, а он уже пошел на взлет. Кто-то рядом начал кричать, размахивать руками, кажется, даже раздалось несколько выстрелов. Но мы стали быстро набирать высоту, все закончилось благополучно — ведь серьезной проверки документов не было, хотя к нашей автомашине несколько раз подходили немецкие офицеры. Отец, как тебе известно, прекрасно говорил по-немецки и поэтому умело отвлекал их, что называется, «заговаривал зубы».

Итак, мы взлетели. Теперь мы испытывали беспокойство за судьбу нашего шофера Рамаза, боялись, чтобы он из-за нас не попал в беду. Ведь он поехал назад, в Будапешт. (Спустя несколько лет мы узнали, что он благополучно вернулся в казарму, сумел выкрутиться на допросах, все отрицал, доказал свое алиби, утверждая, что в тот день вообще не выходил из помещения.)

— А как прошел сам перелет?

— Я тогда летела в самолете в первый раз. Точнее, во второй. Во время международной торговой ярмарки в Будапеште я каталась на аэроплане, совершавшем прогулочные полеты над городом… Но, конечно, это было совсем другое дело. Я уже рассказала о предшествующих событиях: волнения, суета, но в конце концов мы в воздухе и понемногу начали успокаиваться, хотя сначала нам показалось, что наш самолет обстреляли. В верхней части корпуса самолета был большой люк, под ним мы и стояли. — Мы прихватили с собой из казармы простыню, собственность венгерской королевской армии, решив размахивать ею над Сегедом и тем самым показать русским наши мирные намерения. Все шло благополучно, как вдруг отец тихо спросил: «А где же папка с документами?» В ней ведь были карты и другие важные бумаги. Мы начали поиски, но нигде не могли ее отыскать. Тем временем самолет уже подлетал к Сегеду (по воздуху расстояние небольшое), у Байи мы пересекли линию фронта, проходившую по Дунаю.

Пора разворачивать простыню. Мы вытащили ее через люк и подняли над головами. Но поток воздуха тут же вырвал ее из наших рук. Была казенная простыня — и нет ее. Ну это, конечно, не беда! Нас гораздо больше беспокоила пропажа папки. Мы ее так и не обнаружили. Мы лихорадочно продолжали наши поиски, цепляясь при этом кто за что мог, чтобы удержаться на ногах, так как аэроплан довольно сильно трясло. Йошка Терек сидел впереди, в пилотской кабине, и вел самолет; все это происходило у него за спиной, и мы считали, что он даже и не подозревает о наших волнениях, потому что ничего не слышит из-за гула моторов. Однако когда мы уже пошли на посадку, он вдруг повернулся и спокойно так спросил: «Не это ли вы ищете?» И ногой показывает, что рядом с какой-то педалью лежит папка, которую, вероятно, впопыхах мы сунули туда при посадке в самолет…

— Где же вы приземлились?

— На гражданском аэродроме города Сегеда, на котором в то время, разумеется, было полно военных самолетов. Наша белая простыня канула в бездну, и мы в полной неопределенности катились по полосе Сегедского аэродрома. Но у русских к тому времени накопился опыт по приему перебежчиков. Выяснилось, что за два дня до нас подобным образом в расположение советских войск перелетел военный дипломат полковник Отто Хатпеги (Хатц).

Итак, посадка прошла совершенно гладко, без всяких треволнений; мне кажется, что на аэродроме вначале нас приняли за румын. Мы же довольно сильно нервничали, но вскоре успокоились — ведь встретили нас очень радушно, почти как в мирное время. «Венгры?» Мы закивали: «Да… да…», и нас тут же бросились обнимать. Мы что-то пытались лепетать по-русски, как могли; твой отец уже давно потихоньку начал учить русский. Они, правда, очень потешались над его произношением, но были гостеприимны и приветливы. Я же кое-что еще помнила по-словацки, так как в детстве жила в Словакии и поэтому довольно хорошо понимала, что нас спрашивали, кто мы такие, зачем прилетели, кого представляем.

Советский военный комендант Сегеда подполковник Буденко занимал на площади Сеченьи квартиру какого-то адвоката. С аэродрома нас отвезли в город. Нам помогли взобраться в кузов крытого грузовика, и вскоре мы прибыли на главную площадь Сегеда. Мужчин во главе с твоим отцом отвели в комендатуру, меня же оставили в грузовике, под тентом. Полчаса, которые я там провела, помню и по сей день, словно это произошло вчера. Как-никак мы только что перелетели с другой стороны. Съежившись, точно нахохлившаяся птица, я сидела и ждала. Несколько горожан и русских солдат заметили меня, подошли к машине, стали показывать на меня пальцами, гадать, кто я такая и как оказалась в военном грузовике. Не забудь: мне тогда было всего двадцать шесть лет, и я была отнюдь не дурнушка. Среди сегедцев нашлись и такие, кто стал называть меня дезертиркой, другие — шпионкой, но большинство сходилось на том, что я… В общем, думаю, тебе понятно) за кого они меня принимали? Словом, эти полчаса, которые я провела в кузове грузовика, к тому же сразу после перелета через линию фронта, оставив на той стороне детей, дом, привычный образ жизни… Все это было очень… как бы это сказать? Очень странно. Время тянулось томительно медленно, наконец за мной пришли два русских; солдата. Они жестами показали, чтобы я шла за ними. Я слезла с грузовика, они стали с обеих сторон и повели меня внутрь здания. Вели все дальше и дальше по длинному темному коридору, вели и молчали. Честно говоря, у меня мелькнула мысль: а увижу ли я когда-нибудь твоего отца?.. Но вдруг передо мной распахнулась дверь, и меня пригласили войти в комнату. Я вошла, солдаты остались за дверью.

В комнате стояла добротная кожаная мебель, на столе — бутылки, вокруг стола — русские офицеры и мои попутчики во главе с твоим отцом. Оказалось, пока я сидела и дрожала в грузовике, отец уже рассказал коменданту о причинах и целях нашего перелета… Настроение у всех было приподнятое, радужное, а в стаканах искрился какой-то коричневый напиток (я решила, что это, вероятно, вермут). Мне тоже налили стакан, и переводчик сказал, что я должна выпить до дна за советско-венгерскую дружбу. Оказалось, в стакане был ром. Я в первый раз в жизни пила ром просто так, в чистом виде, да еще из стакана: обычно я добавляла его по чайной ложечке в чай. «Ну-ка, покажите, на что вы способны, — зашептали наши офицеры, — будьте молодцом!» И я осушила этот стакан, как полагалось… Вижу, ты смеешься, конечно, с точки зрения сегодняшних мерок все выглядит иначе… Но в наше время воспитанные девушки из хороших семей пили крепкие напитки только рюмками величиною с наперсток. Однако тогда речь шла об интересах родины, я прониклась важностью нашего дела и не хотела, чтобы моим мужчинам пришлось из-за меня краснеть. В подобных случаях от страха собираешь все силы и держишься. Так держался и твой отец, который никогда не испытывал тяги к спиртному… Все, о чем я тебе сейчас рассказываю, разумеется, незначительный эпизод. Помню, нам дали и закусить, и, вообще, весь этот прием был устроен для того, чтобы за это время связаться с вышестоящим командованием. В Красной Армии высшие штабы обычно никогда не размещались в городах, а находились в небольших населенных пунктах, в стороне от дорог. Таким образом, в городе Сегеде мы не обнаружили никого, кто бы по званию был выше местного коменданта. Во второй половине дня отца и его товарищей повезли туда на автомашинах; вернулись же они на следующий день рано утром. Меня тем временем проводили на квартиру коменданта, где мне выделили комнату, и я стала личным гостем коменданта города; Мой сон в первую ночь после перелета охраняли два русских солдата… И спала я на шикарном ложе как убитая.

— Ты присутствовала на встрече отца с Малиновским?

— А как же. На другой день, 14 ноября, нас повезли дальше. Выдался холодный, вьюжный ноябрьский день; небольшие самолеты в такую погоду не летали. На ночь нас разместили в небольшой румынской деревушке, в которой было всего несколько домов. Мы обрадовались, что нашлись постели, белье, одеяла, таз. В пути мы промокли и продрогли, сменной одежды у нас не было. Все это происходило в Кувине, неподалеку от Арада. Но об этом твой отец узнал позднее, посмотрев на карту. Тогда же мы не знали названия этого городка. Отец сушил брюки у печки, стоя в одном белье, как вдруг безо всякого предупреждения в дверях нашей комнаты появился широкоплечий человек, перетянутый ремнями. Он обменялся рукопожатием с отцом. Видно было, что его совершенно не смущал внешний вид отца. За этим офицером в комнату прошли переводчик и другие военные. Отец, конечно, впопыхах надел на себя что под руку попалось, потом они сели вести переговоры в маленькой прихожей, отгороженной занавеской. Говорили они часа полтора. И потом этот офицер так же быстро, как и пришел, удалился вместе со своими подчиненными. Только в ходе разговора отец узнал, что это и был Малиновский, командующий 2-м Украинским фронтом.