Опасная тишина - Валерий Дмитриевич Поволяев

кибитках. Подушки в доме – это признак достатка. Чем больше подушек – тем богаче хозяин.

Две подушки для богатого хозяина было маловато, но здешний заведующий Семен Семенович относился к этому по-философски.

– Главное не это, – произнес он, нахмурив брови, заметив, что начальник заставы иронически, с улыбкой поглядывает на гладкие, в чехлах из скользкой блестящей ткани подушки.

– А что главное? – не удержался от вопроса Емельянов.

– Главное – выжить, – изрек Семен Семенович с мудрым видом.

– Вот это верно, – Емельянов держал жену за руку, словно бы боясь потерять ее, заглянул в один угол фактории, в другой, качнул головой удовлетворенно. Сообщил со вздохом: – Привел к вам нового работника.

– А что! – Семен Семенович погасил голос. – У меня есть свободная вакансия, – он, сощурив глаза, внимательно осмотрел Женю, – вакансия учетчика пушнины. Иначе говоря – моего помощника. Не согласитесь ли вы, сударыня, пойти ко мне на работу помощником?

Женя приподняла одно плечо, движение было вопросительным, колеблющимся, но колебалась она недолго, произнесла тихо, едва слышно:

– Соглашусь.

– Вот и хорошо, – обрадовался Семен Семенович. – Я – начальник очень покладистый, добрый, обижать вас не буду. Мы сработаемся.

Одет Семен Семенович был в овчинную душегрейку с топорщащейся по проймам, почти не вытертой временем выпушкой, душегрейка, чтобы служила долго, была покрыта плотной темной тканью.

– Чайку, товарищ командир? – радушным тоном предложил Семен Семенович. – У меня даже немного меда есть. Горного.

– Нет-нет, я сейчас же должен возвратиться на заставу. А вы, пожалуйста, напоите Женю чаем. А, Семен Семеныч? – Емельянов обнял Женю за плечи. – Отдаю самое дорогое, что у меня есть. Сохраните, пожалуйста.

– Не извольте тревожиться, все будет сделано в наилучшем виде. – Семен Семенович прищурил один глаз: – Я полагаю, что все происходящее за этими стенами – военная тайна?

– Никаких тайн, – Емельянов протестующе помотал головой, – просто ожидается нападение банды на заставу. Оставаться там женщине очень опасно.

– Понятно, что ничего не понятно, – Семен Семенович хмыкнул, – но мне все понятно.

В помещении фактории было тепло, не то, что на заставе – там горный холод иногда пробивал до костей. Емельянов пообнимался еще немного с женой, неловко ткнулся губами в ее волосы и вышел на улицу.

Семен Семенович тоже вышел за дверь, в темноту, проводить начальника заставы, зябко поежился и сунул руки в распах душегрейки.

– Скажите, товарищ командир, а при случае… – начал он, покашлял дрябло, умолк, что-то прикидывая про себя.

– Что при случае?

– При случае есть кто-нибудь в кишлаке, к кому можно будет обратиться за помощью?

Емельянов поднял воротник тужурки. За нынешний день этот вопрос звучит уже во второй раз. Первый раз его задавал Кривоногов, сейчас – Семен Семенович. Но Кривоногов – это одно, а заведующий факторией – совсем другое; Кривоногов – человек военный, должен сам обзаводиться связями, шевелить мозгами, работать, не ловить ртом мух, Семен Семенович же – фигура сугубо штатская – это раз, и два – возможно, помощь эта понадобится Жене…

– Есть, – помедлив, произнес Емельянов. – Мумин. Он служил в Красной армии, у Буденного.

Вечерний холод острыми иголками покалывал тело, проходил насквозь, снег под ногами завизжал стеклисто, когда Емельянов двинулся к воротам – ну, будто ступал начальник заставы по бутылочной крошке, по дороге подхватил «люсинду», которую оставил на улице, чтобы не пугать Семена Семеновича, нащупал сапогами тропку, проложенную в слабо мерцающей глади снега, и поспешил назад, на заставу.

На заставе было безлюдно.

Но едва часовой впустил Емельянова во двор и заложил за ним тяжелую, склепанную в четыре слоя железную полоску, которую здесь использовали вместо засова, втискивая ее в толстые железные скобы, как к начальнику заставы подбежал Кривоногов, козырнул лихо, по-гвардейски.

– Все тихо? – спросил Емельянов.

– Ничего беспокойного, – доложил тот.

– Происшествий не было?

Кривоногов отплюнулся через плечо:

– Происшествия не было, пронесло пока.

Имелось в Кривоногове нечто такое, что Емельянов не всегда мог понять – то ли скрытность некая особая, то ли загадочность, то ли нежелание рассказывать что-либо о себе, хотя секретов на заставе не было, все бойцы были открыты, делились и прошлым своим, и настоящим, и тем, какой путь они решили избрать в будущем, когда, отслужив, покинут заставу и очутятся совсем в другой обстановке, даже в ином мире, а Кривоногов – нет, он не был таким. Застегнутый на все пуговицы своей потрескавшейся кожанки, он был совсем другим.

– Пронесло, говоришь? Пока пронесло, считаешь? – Емельянов неожиданно ощутил, как внутри у него загорелось что-то злое, причинило боль, – произошло это очень быстро, – втянул в себя сквозь зубы воздух, стараясь погасить боль, но из попытки ничего не получилось, и он обреченно махнул рукой.

Снял с плеча пулемет, приставил его к ноге.

– Серьезное оружие, – произнес Кривоногов с уважительными нотками в голосе.

– Серьезное, – Емельянов не выдержал, усмехнулся. – Когда исправное и находится в умелых руках. – Вгляделся в темное замутненное небо, с досадою качнул головой: в небе не было ни одной живой искорки, все – мертвое, спекшееся, чужое.

Усевшись за стол в своем закутке, Емельянов достал из ящика карту, вгляделся в нее. Дорога, по которой должны прийти люди курбаши, была одна – через ущелье, красочно прозванное пограничниками Рубиновым, в нем находили темно-красные, крупные, очень красивые камни, обтянутые слоистой, похожей на серебряную, облаткой, но это были не рубины.

Когда летом рядом с заставой останавливалась группа геологов, обследовавших здешние горы, Емельянов показал один из камней старшему группы – седобородому, сухому как жердь человеку, тот небрежно повертел камень в руках и вернул начальнику заставы.

– Это не рубин, – сказал он, – это гранат. Помните рассказ Куприна «Гранатовый браслет»? Это и есть гранат. Очень хороший.

– Жаль, – начальник заставы подкинул камень в ладони. – А то мои бойцы обрадовались – открыли рубиновое месторождение. Думали – пролетарской копилке помогут.

– Увы, – разведя руки в стороны, со вздохом произнес геолог, – сочувствую вам… И жалею, что высокий пролетарский порыв не оправдал надежд, – добавил он.

Второе ущелье, способное вывести банду к кишлаку и заставе, в зимнюю пору считалось непроходимым, его наполовину заваливало снегом, человек нырял на дно его, как в глубокую воду, и самостоятельно выкарабкаться не мог. Слава у ущелья была недобрая, и кишлачный люд боялся в него заходить.

Еще говорят, что в ущелье этом жил огромный снежный медведь, всякого непрошеного гостя он мог разорвать пополам – так был силен и свиреп.

Значит, у Усмана оставалась одна дорога – через Рубиновое ущелье. Емельянов прикинул, где ему лучше будет поставить пулеметы. Скорее всего, пулемет братьев Нефедовых надо будет вынести вперед, братья все-таки поопытнее, пообкатаннее пулеметчика заставы. На заставе, как ни странно, лучше всех владел этой машинкой повар. Да-да. Веселый конопатый Петров. Он же лучше всех умел готовить и еду: и борщ мог сварить, и жаркое приготовить, и с пловом справлялся, и хлеб пышный умел печь. На все руки был мастер Витя Петров.

По части меткости – одной очередью разнести какой-нибудь старый дувал – осыпающуюся глиняную ограду, Петрову уступал даже штатный пулеметчик заставы Хакимов, полутаджик-полутатарин, молчаливый задумчивый человек с тонким