Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

Он не хотел идти домой и вернулся в полк. С тех пор он не желал ничего знать о своей жене. Отказался от отпуска. Отдал скрипку и решил стереть всякую о себе память с лица земли. Как-то ночью он надел белый маскировочный халат, перешел линию фронта и сдался русским, предварительно выкинув свой личный (идентификационный) знак. Таким образом он «исчез», и теперь никто не знал, где он и что с ним.

Не знаю, почему скрипач решил рассказать нам свою историю. Возможно, ему хотелось поделиться своей тайной с совершенно незнакомыми людьми, которых он видит первый и последний раз. Я засыпал его вопросами. Он охотно отвечал, наслаждаясь беседой. Впервые за долгие годы он имел возможность откровенно поведать о своей судьбе. Слегка задумчивая улыбка блуждала по его лицу, когда он рассказывал нам свою трагическую историю. Ни тени страдания или боли. Я решился спросить его о музыке.

– О, музыка всегда со мной. Она звучит во мне, и только теперь я стал настоящим музыкантом.

Я спросил, не нуждается ли он в деньгах и не надо ли ему что-нибудь прислать. Его отказ прозвучал совершенно искренне. Даже на Шмиля этот человек произвел неизгладимое впечатление. На всякий случай, если ему вдруг что-нибудь потребуется, мы оставили свои адреса.

– Такие люди не должны идти на войну. Они не могут быть солдатами, – философски заметил Шмиль, после того как мы попрощались с новым знакомым.

После еды мы почувствовали себя значительно лучше. Лошади, похоже, тоже остались довольны отдыхом. Мы вскочили на лошадей и тронулись в путь. Почему мы спокойно провели час с врагом и он не только накормил нас, но даже поделился своей сердечной тайной? Почему мы испытывали такое дружеское, такое теплое расположение друг к другу? Разве мы не находимся в состоянии войны с этими людьми?

Словно услышав мои мысленные вопросы, Шмиль резко остановил лошадь и сказал:

– Знаете, я бы не мог воевать с этим австрийцем, даже ради спасения собственной жизни. Ответственно заявляю.

Я вопросительно посмотрел на него.

– Поехали, – резко сказал Шмиль и стегнул коня.

Очень долго мы скакали в полном молчании.

Глава 11

БЕРЕЗЫ-БЛИЗНЕЦЫ

Мы остановились на вершине холма, откуда открывался вид на деревню – конечную цель нашего путешествия. Деревня казалась вымершей. Единственная улица, длинная и широкая, со следами от саней и лошадиных копыт. Узкие дорожки, протоптанные от улицы к домам. Крыши, покрытые чистым снегом. Ни дымка над крышами. Как мы ни вглядывались, но не видели ничего, кроме грязно-серой дороги с отходящими от нее узкими дорожками, словно под слепящими лучами солнца на белом снегу лежала огромная мертвая многоножка.

Мы спустились с холма и заглянули в окно ближайшего дома. Внутри было темно. Я спешился, постучал в дверь и вошел в дом. В комнате никого не было. Вдруг откуда-то донеслось слабое попискивание. Я поднял голову и увидел двоих ребятишек, сидящих на печи словно мыши. Несколько секунд мальчишки смотрели на меня огромными испуганными глазами из-под льняных спутанных волос, а потом один из них не выдержал и заплакал от страха. Стоило мне заговорить, как они спрятались под овчиной. Мне ничего не оставалось, как выйти из дома. На улице по-прежнему не было ни души. Мы перешли на другую сторону улицы и вошли в следующий дом.

На низкой скамеечке у печки сидел старик, явно глухой, и подкидывал в огонь щепки. Он не повернул головы, когда мы вошли. Шмиль тронул его за плечо, старик повернул голову, показал на рот и уши и отвернулся к огню, словно весь мир для него был воплощен в ленивых языках пламени. И этот дом мы покинули ни с чем.

Проехав по улице около километра, мы не встретили не то что человека, даже собаки. Оставив позади последний дом, мы обнаружили справа дорогу, вдоль которой росли величественные клены. Они тянулись к небу, а их раскачивающиеся под ветром ветви словно подзывали облака, плывущие на горизонте. Деревьям было никак не меньше сотни лет.

Мы проехали метров пятьсот, когда в конце этой великолепной аллеи увидели толпу людей. Мы пришпорили лошадей и вскоре выскочили на площадку перед старинным домом. Великолепный двухэтажный дом с большой террасой и деревянными колоннами, очень напоминающий колониальные дома на юге Соединенных Штатов. На террасу вели три ступени. За оконными стеклами виднелись горшки с яркой геранью. Этот дом, как и все дома в деревне, был покрыт толстым слоем снега. Из белого снега поднимался белый дом. Яркие пятна герани, словно капли крови, алели на белом фасаде.

Рядом с домом росли две гигантские березы. Стоявшие под березами две невысокие стройные женщины, поразительно похожие друг на друга, ожесточенно спорили с толпой крестьян. У многих крестьян в руках были топоры и пилы.

На одной из стоявших под березами женщин была длинная черная муаровая юбка и наброшенная на плечи шерстяная шаль, тоже черного цвета. Серебристые волосы покрывала косынка из черных кружев. Безупречной белизны блузка со стоячим воротничком, маленький золотой медальон на черной ленточке и несколько колец на пальцах дополняли ее наряд, надо сказать тщательно продуманный. Очень аккуратная маленькая женщина. Она говорила сердитым голосом, и концы косынки подскакивали в такт словам, словно разделяя волнение хозяйки.

Вторая женщина тоже была в длинной муаровой юбке, но только густого темно-красного цвета. Ее плечи охватывала темно-синяя шаль. Руки она держала в черной бархатной муфте, отделанной белым мехом. Тяжелый узел белых волос оттягивал ее небольшую головку. Не было никаких сомнений, что это не просто сестры, а близнецы, и, если бы не разные расцветки их платьев, я бы ни за что не отличил одну от другой.

Узкие, породистые лица, с высокими лбами, красиво очерченными бровями, красивые носы с горбинкой, белые как жемчужины, ровные зубы. Правда, лица дам были покрыты морщинами. Однако вели они себя весьма энергично.

Сестры, которым было по крайней мере лет шестьдесят, сражались с несколькими сотнями разъяренных крестьян. Сначала мы не могли понять, в чем заключается причина спора. Никто никого не слушал, каждый выкрикивал что-то свое.

Я обратился к крайнему в толпе крестьянину, но он не услышал моего вопроса. Тогда я подъехал ближе и коснулся ногой его плеча. Крестьянин повернулся и, глядя на нас без всякого интереса, продолжал выкрикивать:

– Я не буду сжигать сарай! Не буду, и все тут. Дети мерзнут, теленок мерзнет, цыплята мерзнут. У меня нет дров, кроме сарая. Я не буду его жечь. Не буду. – И он выругался так, как умеют ругаться только в России.

Нам все-таки удалось разговорить его, и вот что мы узнали.

Даже в самые тяжелые времена в деревне всегда были дрова. Ближний лес небольшой; он в конце концов почти истощился. Крестьянам приходится ходить в дальний лес, аж за десять километров от деревни.