Гроза тиранов - Андрей Муравьев

– Скорее, Петр!

– Что случилось?

Он глотал воздух широко открытым ртом.

– Цыганке… Она… Говорить начала она! Тебя зовет!

До старого Ивицы добирались бегом. Там уже собрались ближайшие соседи, приземистые бабки и деды, босоногая ребятня.

Френи сидела на том же самом лежаке, на котором я видел ее утром. Только теперь она безостановочно раскачивалась. Глаза полузакрыты, а сама шепчет без остановки:

– Петр, уходи! Турки идут… Турки идут… Турки идут… Петр, уходи!

– Давно так? – спросил я Ойку.

Та только кивнула.

Сербы топчутся бестолково, все друг друга подталкивают. На лицах смятение, беспокойство, некоторые злятся.

– Мирко, к нам турки незаметно могут подобраться?

Вопрос, наверное, глуповат. Я сам уже не раз видел, как меняются на посту охраняющие селение гайдуки. Горная гряда, отделяющая нас от дороги к побережью, имеет несколько удобных подъемов, но все они прекрасно просматриваются. Один сторожевой видит все вокруг на десятки верст. Так что днем подходы – как на ладони, а пускаться в путь ночью, в горах, решатся немногие.

Вот и сегодня утром в горы ушли двое выздоравливающих в деревне юнаков. В случае опасности они должны устроить камнепад и дать пару предупредительных выстрелов. Путь по горам – дело небыстрое. Пока враг дотопает – местные соберут все пожитки, добро и уйдут в схоронное место, под самые облака. Оттуда их можно выморить только голодом. Да и то, если знать все козлиные тропки и перекрыть их. Иначе и в осаде горцы обеспечат себе подвоз продуктов и воды.

Воевать в горах – нелегкое дело.

А она заладила: «Турки идут, турки идут».

Где?

Пока Карабариса в деревне нет, селяне слушают старейшин. А среди них единого мнения как раз и нет. Мирко советует начинать сборы, пара дедов смеются, утверждая, что из-за бабских страхов они скотину по камням гонять не будут. Староста деревни, ее глава во всем, что касаемо дел мирных, – дед Никола. Именно он должен принять решение. Когда-то Никола был знатным гайдуком, много видел. Сейчас такое и предположить сложно, глядя на расплывшуюся фигуру в богатой красной безрукавке, расшитой серебряными нитями.

Седой истукан долго думает, шамкая ртом, будто споря сам с собой, потом сплевывает и авторитетно заявляет, что цыганка не ворожит, а этих самых турок и призывает.

Френи тут же заткнули рот.

Страсти разгорелись.

Ойка вытягивает кляп и толкает в рот девушки ложку с успокоительным отваром. Френи разволновалась, руки дергаются, слюна течет по подбородку, глаза уже совсем обезумели. Лишь шепчет невнятно свое «Турки… Турки».

– Что думаешь, барчук? Тикать иль остаться?

Мирко озадачен. Деды, выступив единым фронтом, его в панике да в малодушии уже обвинили. Мне и цыганке тоже досталось за компанию.

– Не знаю, как кто, а мы уходим, – я потянул старого гайдука за рубашку.

Из рук Ойки забираю взволнованную цыганку, успокаивающе глажу ее и веду за собой.

Рядом топает Саво. Погодя мгновение, устремляется вослед Мирко.

– Куда вы? – кричит в спину Ивица. – Труса праздновать?

Сербы хихикают… Останавливаюсь и поворачиваюсь к толпе.

Смех замирает.

– Бона была хорошей ведьмаркой… А все свое умение она внучке передала, поверьте уж… Так что, когда Френи говорит, что идут турки, я ей верю.

Уходим. За спиной молчаливое сопение обиженных людей. Выкриков и оскорблений больше нет.

8

Глупо получилось.

Чтобы собраться, нам понадобилось меньше часа, еще два карабкались по скалам. Теперь ждем предсказанного нападения…

Кроме нас троих да бредящей цыганки, наверху собралось три десятка взрослых жителей и куча ребятни. Из почти сотни взрослого населения предсказанию поверило только треть… Или стольких мне удалось запугать? В основном тут семьи ушедших гайдуков и те, у кого нет защитников: вдовы, старики, незамужние девушки. Им было страшно, они не хотели рисковать.

Глупо получилось…

Уже вечер, солнце касается краешка гор, скоро закат, а… турок как не было, так и нет.

Глупо…

Я делаю вид, что так и надо, а в душе копошится нехороший червь сомнения. Если к утру внизу все будет в порядке, если я зря погнал людей на эту кручу, если я облажался вместе с безумной горе-вещуньей, то… Это даже не смешно будет. Это – конец тому небольшому авторитету, который у меня был, как у брата арамбаши.

Что для меня теперь лучше? Чтобы пришли османы и напали на деревню? Или чтобы ничего не произошло и предсказание цыганки оказалось лишь дурной шуткой, моей перестраховкой на голом месте? Не знаю…

Люди шушукаются, кто-то стелет себе и детям, несколько семей ужинают.

Ждем.

…Ночью нас разбудили звуки выстрелов.

Внизу, у края селения горели огни. Крики до нас не долетали, но по тому, как запылали крайние дома в деревне, стало понятно, кто вчера был прав.

Радоваться не тянуло.

Мужчины с мушкетами и саблями собрались вокруг меня. Им страшно за близких, но и невыносимо больно видеть, как враг жжет родную деревню. За сложенные из камней дома никто не беспокоится – крышу перестелить да дыры заделать – пара пустяков. Волнует другое. Там сейчас гибнут их друзья и соседи, родственники и собутыльники, кумовья и крестники.

– Веди, – глухо басит здоровяк с массивным старинным мушкетом.

Это – мне. Кому же еще?

В ночь уже убежали самые быстрые пареньки. Они идут за подмогой к соседям. Но когда она будет, та подмога?

– Мирко, останься.

Старик качает седой шевелюрой.

– Еще чего… Бабы пускай остаются.

Поправляю пояс с тяжелой саблей, за широким кушаком спряталось узкое лезвие кинжала, в правой руке – привычный немецкий пистолет, а сам зыркаю на старика – чего упрямится?

Теперь понятно…

За спиной мужчин подымаются женщины. В руках каждой или ружье или пистоль. Как я забыл – здесь же все воюют. Именно поэтому селение, оставшись без защитников, без ушедших юнаков, сейчас еще сражается. Плюются огнем дома, рубятся в проходах, режутся во дворах. Там тоже рядом с мужчинами принимают последний бой их матери и жены.

Вниз бежим. Никогда не бегайте ночью по горным кручам – лучше уже сразу головой вниз. Но выбора нынче нет. Тайный фонарь дает узкий лучик, высвечивая уходящую вниз тропку. Местные, может, здесь и вслепую неплохо пробегут. А каково мне?

Да и успеем ли?

Полчаса безумной гонки. Большинство сербов даже не запыхалось, а у меня уже разрываются легкие. Соседи два раза ловили за руку, когда оступался. Один раз таки упал. Теперь саднит еще и правое плечо.

Дальше идем по балке. Плотные заросли кустов скрывают узенькую полоску ручейка, по воде которого мы, согнувшись, пробираемся к селению. Когда до ближайшего дома осталось не более сотни шагов, идем в атаку.

Жители собрались в центре, у дома старого Николы. Крыши ближайших домов полыхают как свечки. Турки, избегая потерь, методично отстреливают защитников, мечущихся на освещенном пятачке.

– Ура! – ору я.

Рядом что-то кричит Мирко. Дед останавливается на мгновение, вскидывает мушкет. Вспышка, грохот выстрела.

Чертова нога! Я влетел в кротовью нору и подвернул стопу. Упал удачно, не на больную сторону. Тут же в лицо нам грянул залп. Янычары, засевшие за плетнем крайнего дома, успели развернуться к новым противникам. Двое соседей осели на землю. Мирко схватился за грудь, но не остановился.

Турки попробовали ударить нам навстречу, но их здесь слишком мало. А помощь слать их командир не спешит. Гадает, кто это пожаловал из темноты: чета юнаков или перяники владыки.

Мой отряд уже вовсю режется с заслоном осман. К нам бегут те, кто остался в деревне. Впереди пяток мужчин и дюжина женщин. У них в руках мушкеты и сабли. Чуть позади подпрыгивают бабки с грудничками и несмышленышами на руках. Дети постарше семенят рядом, держась за подолы или морщинистые ладони стариков. Староста послал людей на прорыв. Сам он и большая часть мужчин, стариков и пацанят прикрывают отход.

Янычары дали людям отбежать от укрытия и открыли огонь. Первый же залп, разметавший по дороге дюжину корчащихся тел, вызвал рев отчаяния среди защитников, крик бессилия и злобы. Второй залп турков превратил этот звук в рык обреченного быка на поле для корриды.

Никола повел своих в лобовую атаку. Те, кто оставался в доме старосты, попробуют своими жизнями купить мгновения, чтобы их родные успели уйти в близкие заросли.

Я поднялся и заковылял к дому, где сербы добивали остатки вражеского заслона. Пяток турецких солдат, оказавшихся на нашем пути, были обречены, но продали жизни недешево. Из тех, кто бежал со мною, на ногах едва ли осталось человек пять. Раненых и хрипящих турок дорезают подоспевшие женщины.

Слева, из темноты, наперерез бросилось двое. Короткие куртки, легкие штаны и смешные туфли на босую ногу. Мне даже не надо было спрашивать, кто это.

За ними мелькают еще силуэты. Отрезают?

Я вскинул пистоль, успокаивая сбитое дыхание. В последний момент турок, которого я целил, видимо, что-то почувствовал. Он обернулся, наши взгляды встретились. Я плавно нажал курок, перед глазами вспыхнуло. Забыл, что ночью надо зажмуриваться! В такой момент!