Гроза тиранов - Андрей Муравьев

Я луплю из обоих стволов по очерченным углем на скалах мишенях. Стреляю навскидку, с разных расстояний. На бегу и лежа. С каждым днем получается лучше и лучше.

Может быть, это моя мнительность, но, кажется, предыдущий владелец тела передал мне вместе со знаниями языка и обрывочными воспоминаниями и часть своих навыков. Как иначе объяснить то, что во время фехтования у меня изредка проходят настоящие серии из ложных выпадов и коварных уколов, а при стрельбе все чаще старый гайдук удовлетворенно хмыкает и кивает седой головой.

Барис говорит, что я в этих делах был докой.

Посмотрим…

5

– Не зазнавайся.

Я задумался и не сразу ответил старику.

– Что?

Мирко шамкает, жует воздух губами, собирается с духом и повторяет предостережение:

– Не зазнавайся, барчук.

Уже интересно!

– Это ты о чем, дед?

– О том, о том…

Старик усаживается рядом.

Вечер. Солнце уже коснулось края гор, скоро на окрестности навалится мгла. Свечей тут не жгут – дорого. Так что придется идти спать. Я вылез во двор, чтобы немного понежиться после сытного ужина. А тут и дед появился, да еще ругается.

– Так о чем, старина?

Мирко чешет заросший подбородок. В руках его длинная глиняная трубка, пальцы теребят кисет с табаком. Местные большей частью нюхают заморскую забаву, кое-кто жует. Курят турки, модники из высшего света и… Мирко.

Дед отворачивает взгляд и нехотя выдает:

– Думаешь, что уже на все горазд? Саблей помахал против немощного и разухарился? – Мирко говорит отрывисто, эмоционально. – А зря!

Я молчу, а дед продолжает меня строить.

– Ты супротив турка стань. Или, не дай Боже, с италийцем или французиком задерись, и все… Минуты не выстоишь! – он уже пальцы начал загибать. – Ноги не гнутся, еле крутишься, дышишь, как чахоточный! Пара ударов, и весь в испарине.

Трубка зажата подмышкой, сам покраснел, волнуется.

– Ладно левая нога твоя. Тут понятно… Так ведь и правая как костыль стоит. Спину скривил, а она ж должна быть прямой… Когда на выпад идешь, всем видно, как будто кричишь сам об этом! Я не успею – годы не те, а кто помоложе, тебя слопают, косточек не оставят!

Дед все-таки забил трубку, подтянул совок с углями, лучиной прикуривает, успокаивается.

– Думаешь, что пуля тебя спасет? Не-е-е… Чтоб выстрелить, надо достать пистоль, пороху досыпать, курок взвести. Да и попасть не всегда получается. Не то, что кинжал или сабля… Они делают «з-з-зык», и дурной головой на свете меньше.

Я принюхался. Точно. Тянет лозовачем… Хорош сиделка! Я – за порог, а он к сундуку с выпивкой. Теперь и позудеть вздумал. Но отчитывать старика не тянет. Видно, что от чистого сердца разговор затеял.

– Не хорохорься! Следи за мной. Коли повторять все будешь в точности, глядишь, и живот сбережешь.

– Ты это к чему, Мирко?

Старик долго смотрит на багровое солнце, вздыхает.

– Я ж не всегда в горах овец пас… Было время, у австрияков в войске отслужил свое… Думал, что ума там наберусь, турок погоняю, – старик усмехнулся, помолчал. – У тебя в глазах огонь. Ты в бой хочешь… Думаешь, что зажило все, вернулась сила. Таких… с огнем в глазах, я, знаешь, сколько перевидал? И почти всех схоронил. Не сразу, так после…

У Мирко дрожат руки. Только сейчас заметил.

– Ты не спеши, Петя… На твой век хватит еще супостатов…

Гайдук расчувствовался, рука его дернулась ко мне, потрепать или похлопать по плечу… Удержался дед. Завязку кисета начал перетягивать.

Что можно ответить на такое?

– Угу…

Знал бы ты, дед, в какие я передряги собираюсь.

Так и сидим… Мирко курит длинную глиняную трубку, моргая подслеповатыми старческими глазами на начинающийся закат. К привычному запаху примешивается легкий вишневый аромат – старик любит разбавлять дорогой табак…

Я режу узор на трости… Молчим и перевариваем ужин. Что еще надо мужчине для достойного окончания дня? Разве что пара бокалов холодного пива и… Впрочем, я бы сейчас остановился на пиве…

6

Утром, после привычной процедуры приема пилюль и притираний, поменяв повязку и намазавшись свежим бальзамом, я иду к спасенной цыганке. Вернее, к дому старого Ивицы, в котором жена его, самая толковая в местной медицине, бабка Ойка, выхаживает юную ведьмарку.

Солнышко только выползло за край гор. На придорожных травах еще лежит роса, в селе свежо. Чистый горный воздух наполняет легкие, вызывая после спертой атмосферы дома настоящее кислородное опьянение. Заливаются в призывных напевах птицы, начинают возиться на своих дворах самые работящие хозяева.

…По спине изредка пробегает холодок от слетающего со склона ветра. Легко и приятно. По-домашнему… Трость в руках сегодня только для форсу. Я бы мог и пистоль оставить в доме, но Мирко будет волноваться, если увидит, что я хожу без оружия. Зачем беспокоить старика?

– Как она? – спрашиваю бабку Ойку.

Старуха рубит отруби для повизгивающего в загоне поросенка. На завалинке у входа степенно сидит дед Ивица. В его руках ножик и незаконченный черенок для лопаты.

Толстенная и не всегда опрятная, бабка очень подвижна для своей комплекции и жизнелюбива. На мой вопрос она машет рукой куда-то за спину и скороговоркой выпаливает:

– Ой, да что тут спрашивать нас. Туда иди – там она.

– Так лучше ей или как?

– Ой, и не спрашивай!

Ойкой ее прозвали давно, очень давно. Именно за эту привычку каждую фразу начинать с любимого восклицания, вставляя его в разговор к месту и не к месту.

Иду за дом. Там, на небольшом взгорке, стоит деревянный лежак со спасенной цыганкой. Френи сидит на краешке, руки ее шарят в траве, на лице блуждает восторженно-глупая улыбка.

– Ты как, красавица?

Девушка не реагирует. Руки по-прежнему шарят в траве, губы тихо бормочут слова незнакомого языка.

Без изменений!

Что же мне с тобой делать-то?

Если без толку такой персонаж будет на шее деревни сидеть, то долго никто ее терпеть не станет. Была бы сестрой чьей, матерью, родственницей дальней – так нет, пришлая! Значит, не своя. Еще и цыганка, вера и то – другая. До гуманизма в этой стране не додумались пока, а жалости в здешних крестьянах – кот наплакал! Выгонят в шею, и иди по жизни, сколько Бог отмерил…

– Давай, милая, подумай. Посмотри на меня, хорошая. Что тебе бабушка про меня говорила? Постарайся вспомнить… Это и мне и тебе надо.

Глупая улыбка. Тощие руки шарят в мокрой от росы траве, выискивая нечто.

– Думай, хорошая. Старайся… Что Бона тебе передавала?

При слове «Бона» глаза безумной на миг принимают осмысленное выражение. Я подбираюсь в ожидании чуда… Но разум в «зеркале души» быстро тает, взгляд стекленеет, уходит за мою спину, в никуда.

Когда я уже решил, что она не обращает на меня никакого внимания, губы цыганки разжались и еле слышно произнесли:

– Турки идут…

Это было так необычно, что против воли обернулся, выискивая глазами тех самых турок. Естественно, никого вокруг не было.

Что это было? Бредит?

Я всматривался в лицо снова замолчавшей Френи добрые пять минут. Но ничего нового там не нашел.

Черт!

… Ищу Ойку. Дедок Ивица все также стругает черенок, его супружница варит на летнем очаге зеленоватую бурду.

– Ты присматривай за ней. Даст Бог, вернется память.

Говорю эти слова убежденным тоном, но старуха в ответ молчит. Она отводит глаза, вздыхает и ниже нагибается над чаном с отрубями. Не верит. Что же – это ее право.

Иду к дому. На подходе попадается Саво. Постреленка послали за водой.

– Привет, тросточка, – шучу с усмешкой.

Саво останавливается. Ведро аккуратно приставлено к ноге, сам нахохлился.

– Дело есть. Ты потом к нам же пойдешь?

Кивает.

– Так вот… Там ты уже все и так видел… А я тебя об услуге одной попрошу.

Как же это объяснить попроще?

– Бабка Ойка не очень верит в то, что к Френи, цыганке младшей, память вернется. А мне эта девчушка очень важна. Очень. Так вот… Поболтайся там сегодня, посмотри, как старуха за больной ухаживает, что дает есть, как лечит. Может, не выздоравливает она не от болезни, а от того, что лечения не видит никакого? Понял?

Опять кивок и тоже молча. Ну, прямо Чингачгук Большой Змей!

Я усмехаюсь.

– Сделаешь аккуратно, я тебя не буду тросточкой называть и детей отучу.

По лицу еле заметно пробегает… радость? Новый кивок выглядит намного энергичней прежнего.

– Беги!

Паренек степенно подымает ведро и медленно идет в сторону дома.

Ну, точно – Чингачгук!

7

Днем, когда мы с Мирко уже отпрыгали с саблями и разогревали себе вчерашние чевапчичи, колбаски из жареного бараньего фарша, к дому подбежал запыхавшийся Саво. От обычной невозмутимости не осталось и следа.

– Скорее, Петр!

– Что случилось?

Он глотал воздух широко открытым ртом.

– Цыганке… Она… Говорить начала она! Тебя зовет!

До старого Ивицы добирались бегом. Там уже собрались ближайшие соседи, приземистые бабки и деды, босоногая ребятня.