Тролли и легенды - Пьер Певель

тридцать секунд живая конечность, омываемая теплой кровью, где струились токи бытия, обратилась в минерал… Каменная рука, покоящаяся на металле.

Бенжамен, вся уверенность которого пошла прахом, а мир полностью перевернулся в течение нескольких ударов сердца, поднял глаза и увидел ухмыляющуюся физиономию… тролля.

— Мне и голову туда нужно сунуть, или вам этого хватит?

Бенжамен, стараясь отвлечься от всего, что неявно вытекало из самого существования сидящего напротив, отвечал — чтобы окончательно не потерять голову — с пересохшим горлом:

— Для меня это еще не доказательство, что вы не убивали малышку.

Он предпочел не размышлять, не задумываться о самой природе того, с кем разговаривал, и кто смотрел на него с веселой усмешкой ребенка, только что сыгравшего отличную шутку.

— Если кто-нибудь из ваших парней произвел вскрытие тела девушки, он должен знать время смерти, верно?

Неглупо…

Схватив телефон и не отрывая взгляда от устрашающего лица, которое казалось еще более жутким теперь, когда он узнал истинную суть его владельца, Бенжамен набрал номер лаборатории и, как только кто-то откликнулся, потребовал позвать коронера. По тону его голоса было ясно, что сейчас не время заставлять его ждать. Его сразу же соединили. Он прямо перешел к делу:

— Мне необходимо знать время смерти.

На другом конце провода начали пичкать его техническими пояснениями о наличии или отсутствии каких-то там личинок, температуре почвы, времени года… Он оборвал того:

— Время смерти! Это все, что я хочу знать.

Коронер, явно разочарованный тем, что не может блеснуть своими знаниями, пробормотал несколько невразумительных слов, из которых Бенжамен распознал «неблагодарность» и «хамство», прежде чем ответить:

— Вчера около пяти часов вечера. Это приблизительно, но с точностью до получаса можно…

Бенжамен уже повесил трубку.

Пять вечера… Еще светло… и вчера было солнечно… яркое зимнее солнце… а это значило…

Его взгляд переместился с каменной руки на усмехающееся, уверенное лицо тролля, разглядывающего его с высоты собственного роста.

Затем, упершись взглядом в громилу уже не с беспокойством, но с какой-то страстностью, он переспросил, впившись взором в глаза своего визави — дикие, горящие:

— Только плохих парней?

Тролль немедленно ответил голосом, подобным обвалу в горах:

— Только плохих парней. Чем хочешь клянусь, что не вру…

И Бенжамен понял, что тот говорит правду, чистую правду.

В его голове снова промелькнул образ Анжелики, лежащей на жирном перегное, пропитавшемся ее кровью, потом — ее же, той молодой девушки, что пробежала мимо него и своей улыбкой осветила его день… Потом ботинок с ногой того типа внутри, типа, убившего Анжелику…

Он обещал себе, что найдет его и заставит заплатить за сделанное… что справедливость восторжествует… Кто-то сделал это за него.

Его губы растянулись в улыбке, когда они уставились с троллем глаза в глаза, и меж ними возник странный сговор, взаимопонимание, которое заменило все слова.

Тролль широко улыбнулся в свою очередь, и любой другой — кроме Бенжамена — человек, оказавшийся в этой маленькой комнате, убежал бы не раздумывая.

— Только плохих парней, — еще раз повторил голос с гранитным акцентом, пока Бенжамен расстегивал наручники.

* * *

— И что же? — снова нетерпеливо спросил тип из Клермонта. — Отчего вы так уверены в своих действиях?

Неведомо откуда вдруг вылетело — отблеском не то какой-то передачи, которую он однажды видел в телевизоре, не то статьи, что он прочел в прессе…

— Порфириновая болезнь.

— Что? — воскликнул приезжий тип.

— Этот парень, он страдал порфирией. — Видя недоуменное выражение Жавера, он объяснил не без ликования. — Болезнь, которая вызывает аллергию на солнечный свет… Я не знаю точно, как это работает, но к примеру, если выйти на солнце, это будет все равно что сунуться в огонь; ваша кожа не переносит ультрафиолета, он даже может убить вас…

— И что из того?

— Ну так, малышка погибла в пять часов вечера, а в это время было еще светло… Значит, он не мог ее убить…

Приезжий подозрительно воззрился на него, но бесхитростное выражение лица Бенжамена не оставляло ему возможности придраться.

Тем не менее он проговорил, снова надевая очки:

— Как вампиры или тролли?

Бенжамен растянул губы в снисходительной улыбке:

— Будем немного серьезнее.

И в миг, когда произносил эти слова, он вновь услышал голос Кристофа, стоявшего с ним на пороге полицейского участка, когда вчера вечером они освободили тролля и огромный мотоцикл с его колоссальным владельцем удалился в ночь.

— Все равно, можете говорить, что хотите, инспектор, а он здорово пугает, этот парень. Я бы определенно сказал, что это был правильный клиент.

— Не обманывайтесь внешностью, Кристоф, — ответил он. — Возьмем хоть вас, у вас под грубой наружностью золотое сердце.

Когда Кристоф открыл рот, чтобы возразить, Бенжамен с широкой улыбкой закончил, пока задние фары мотоцикла исчезали в конце улицы:

— Этот парень — он славный. Он гоняется только за плохими парнями…

Необычайное существо

Магали Сегюра

Моей матери, которую я потеряла,

Моему отцу, которого я открываю.

Она не станет возвращаться. На этот раз она себе дала твердое обещание. С каждым шагом по пустоши ее решение становилось все бесповоротнее и бесповоротнее. Силье, в расцвете своих двенадцати лет, воодушевлялась тем, что постоянно повторяла себе: она ничего не боится. Она была дочерью Халвора Нильсена, лучшего воина в деревне. Она сразится, не боясь смерти, как он. Даже если пришлось бы столкнуться с волком, рысью или медведем, она ни за что не станет возвращаться!

Силье замедлила шаг. Палка могла остановить зверя-одиночку, но девочка не была уверена, что сможет справиться со стаей волков или с тем же медведем… Разозлившись, она слишком поспешила с уходом. Ей даже нечем было развести костер, — она захватила только шерстяной плащ да нож, лежавший в ту минуту на кухонном столе.

Девочка приостановилась. Зима выдалась не слишком суровой, а весна оказалась такой мягкой и ясной, что сама природа себя опережала. Дикие животные уже несколько недель как вышли из спячки. Силье предпочла убедить себя, что ни у кого из них нет причин шастать особенно проголодавшимися. Меньше всего ей хотелось порадовать мать, вернувшись с понурой головой и в очередной раз доказав, что ее бунты не стоит воспринимать всерьез.

Силье перевела взгляд на подол своего осточертевшего, чересчур короткого черного шерстяного платья. Он терся о горечавки — такие же пронзительно-синие, как глаза девочки. Казалось, растение ее дразнит тем, что в этом году зацвело так рано. Как хотелось бы Силье носить бюнад[23] такого цвета! Она раздраженно фыркнула. Затем откинула назад