Тот Город (СИ) - Кромер Ольга

Она отошла, уселась на свою табуретку, словно курица на насест, нахохлилась. Ося прижала ладони к горящим щекам. Было очень неловко, даже стыдно, и совершенно непонятно – почему.

Ночью Осю вызвали на допрос. Конвойный открыл дверь, спросил, кто здесь на «Я». Поначалу она не откликнулась, думала, что это ей снится, как снилось каждую ночь, но конвойный подошёл к кровати, больно толкнул прикладом в бок, спросил:

– Ты на «Я»?

– Да.

– Как зовут?

– Ярмошевская Ольга Станиславовна.

– Пошли.

Снова, как в ночь ареста, шли бесконечными узкими галереями и тёмными коридорами, вверх и вниз по лестницам. Пару раз конвоир останавливал Осю, загонял её в крошечную нишу в стене, лицом в угол. Ося слышала за спиной громыхание солдатских сапог и частое торопливое шарканье женских туфель без шнурков. Потом конвоир тыкал её в бок, она выходила из ниши и шла дальше. Наконец завернули в хорошо освещённый длинный пустой коридор, прошли до самого конца, у предпоследней двери конвоир приказал шёпотом: «Приставить ногу». Ося остановилась, вздохнула глубоко. Воздух был затхлый, канцелярский, но немножко пахло и кофе, и даже духами, прежней, уже почти забытой жизнью. Конвоир постучал, за дверью откликнулись:

– Войдите.

Конвоир впихнул Осю в комнату. Человек, стоявший у окна, спиной к Осе, поднял руку, и конвоир вышел, стараясь не стучать сапогами, осторожно прикрыл дверь. Человек спросил, не поворачиваясь:

– Ярмошевская Ольга Станиславовна?

Ося кивнула, спохватилась, сказала: «Да». Вышло хрипло, невнятно, она откашлялась, повторила: «Да».

– Вот мы с вами и встретились, – сказал человек, развернувшись к Осе лицом. – Я, видите ли, в Анапе был, в отпуске. А теперь вот вернулся. Вы не были в Анапе? Жаль, жаль. Ну, вы ещё молоды, у вас всё впереди. Если, конечно, вы будете правильно себя вести. Расскажите-ка мне, за что вы арестованы.

Ося улыбнулась невольно, Шафир предупреждала её о таком способе начинать допрос.

– Улыбаетесь? – спросил человек, усаживаясь за стол. – Это хорошо. Это значит, мы с вами договоримся.

Теперь Ося могла его разглядеть. Довольно молодой, черноволосый, кудрявый, с большими глазами, которые он не раскрывал до конца, оставлял полуприкрытыми, даже когда смотрел в упор. В светлом льняном костюме, в шёлковой голубой рубашке, с холёными руками и аккуратно, явно профессионально обрезанными ногтями, он был похож на университетского профессора или на модного врача, в крайнем случае – адвоката, но никак не на работника органов.

– Что это вы меня так разглядываете? – спросил следователь.

– Вы не похожи на следователя, – растерявшись, ляпнула Ося.

– Вот как? А вы что, знакомы со многими следователями? – поинтересовался он.

Ося подтянулась, собралась, напомнила себе железное правило, которое Шафир вдалбливала ей все эти две с лишним недели: то, что не сказано, не может быть использовано против неё.

– Ну хорошо, – сказал следователь после паузы. – Давайте приступим. Садитесь, пожалуйста. Я ваш следователь. Моя фамилия Басин. Назовите вашу фамилию, имя и отчество.

– Ярмошевская Ольга Станиславовна, – со вздохом сказала Ося, и два часа они исправно трудились, заполняя заново всё ту же бесконечную анкету. Заполнив, следователь дал Осе подписать, Ося подписала, не читая, он быстро глянул на неё и предложил:

– А теперь рассказывайте.

– Что рассказывать?

– За что вас арестовали?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Вот как? А в протоколе обыска записано, что вы были к аресту готовы, даже чемодан собрали.

Ося не ответила, он подождал пару минут, сказал мягко:

– Вы не помогаете себе, Ольга Станиславовна. Советская власть строга, но справедлива. Мы умеем ценить людей, готовых с нами сотрудничать, умеем прощать тем, кто признаёт свои ошибки. Но мы умеем и применять меры.

Ося молчала.

– Так вы не знаете, за что вас арестовали?

– Нет.

– Ну хорошо, – сказал он со вздохом. – Я вам подскажу. Расскажите о своей контрреволюционной деятельности.

– Я не занималась контрреволюционной деятельностью. Это ошибка.

– Органы не ошибаются. Рассказывайте.

– Мне нечего рассказывать.

– Значит, отказываетесь сотрудничать?

– Я не отказываюсь, – сказала Ося. – Задавайте вопросы, я буду на них отвечать.

– Хорошо. Вопрос первый: что вы думаете о Шафир, своей соседке по камере?

– Она мне помогает привыкнуть к тюрьме, и я ей благодарна. Кроме этого, я ничего о ней не знаю.

– Надзиратели утверждают, что вы целыми днями разговариваете.

– Мы обсуждаем книги. Или пытаемся найти общих знакомых.

– Ну и как, – быстро наклонившись к Осе, спросил следователь, – нашли?

– Ни одного.

Следователь встал, нажал какую-то кнопку на столе, отошёл к окну. Через боковую дверь в комнату вошёл коренастый человек в форме с тремя прямоугольниками на погонах, обменялся взглядом со следователем, подошёл к Осе и принялся бесцеремонно, в упор её разглядывать. Разглядывал он долго, минут пять. Ося опустила глаза, боясь встретиться с ним взглядом, в человеке было что-то неприятное, дикое.

– Почему не взяли фамилию мужа? – вдруг спросил он. – Почему оставили свою фамилию?

Фамилию оставить велел Яник, сказал, что так будет проще, если что. Не зная, что ответить, Ося пожала плечами.

– Говорил я тебе, – сказал следователь, но человек в форме предостерегающе поднял руку, и следователь замолчал, подошёл к столу, открыл ящик, смахнул в него все лежащие на столе бумаги. Через боковую дверь оба вышли из кабинета, и в ту же секунду через вторую дверь в кабинет вошёл конвойный, встал у порога.

Остаток ночи Ося провела сидя на стуле, то задрёмывая и тут же просыпаясь от грозного окрика «Не спать! Не положено!», то бездумно разглядывая гладкую полированную поверхность стола. Утром пришёл следователь, раздёрнул плотные шторы, погасил свет и велел конвоиру: «В камеру».

Шафир расхаживала по камере, накручивала утреннюю норму шагов.

– С боевым крещением, – серьёзно поздравила она.

Выпив в два глотка кружку тёплой воды – следователь пить не давал – и съев свою утреннюю осьмушку, Ося пересказала Раисе Михайловне свой первый допрос. Никаких умных выводов ни Ося, ни Шафир из этого рассказа не сделали, решили посмотреть, что будет дальше. Несмотря на бессонную ночь, спать не хотелось, и настроение было почти праздничным. Допрос оказался не такой уж страшной штукой.

В следующие десять дней Осю вызывали на допрос каждую ночь. И каждую ночь разыгрывался один и тот же спектакль. Осю вводили, следователь здоровался, предлагал Осе сесть и просил рассказать о её контрреволюционной деятельности. Ося отвечала, что рассказывать ей нечего, поскольку такой деятельностью она никогда не занималась. Следователь предлагал подумать, и наступало молчание. Следователь говорил с кем-то по телефону, что-то усердно писал, читал газету, потом приносили ужин – бефстроганов или гуляш с пюре и овощами. От тарелок одуряюще пахло свежей вкусной едой, Ося невольно сглатывала слюну, следователь предлагал поесть, она отказывалась. Поев, следователь исчезал на несколько часов, предварительно выставив в кабинете конвой. «Не спать! – как заведённый повторял солдат, едва Ося опускала голову. – Не спать!» Возвращался следователь утром, свежий, бодрый, хорошо одетый, хорошо пахнущий. Ося смотрела на него сквозь серую пелену, застилавшую глаза после многих бессонных ночей, с трудом соображала, кто это и почему он здесь. «Напрасно вы себя так изводите, Ольга Станиславовна», – с укоризной говорил следователь и делал солдату знак рукой: «В камеру».

Через неделю у Оси начались провалы в памяти. Вдруг оказывалось, что она ничего не помнит о том, что было ночью. Всё труднее было держать себя в руках, окружающие звуки, краски, слова доходили до неё с некоторой задержкой, сначала повисая в воздухе и лишь потом пробивая серую пелену. Она пробовала спать сидя. Конвойный стоял у двери, сзади; если приучить тело оставаться в вертикальном положении, солдат и не поймёт, что она спит. Иногда ей везло, удавалось забыться минут на десять. Как-то раз следователь отпустил её немного раньше, и она спала, лёжа на кровати, целых полчаса до побудки. Раиса Михайловна уговорила Тимофеева, он разрешил Осе сидеть на полу, а не на колченогой табуретке, и в его смену Ося могла дремать по пятнадцать минут кряду между двумя проверками. Но этого было мало. Слишком долго всё тянулось, провалы в памяти возникали всё чаще, и гораздо больше, чем умереть, Ося боялась сойти с ума.