Когда риск - это жизнь! - Карло Маури

Мы давние друзья, но сегодня впервые оказались вместе на стене. Отпраздновали это событие долгими объятиями. Впрочем, сказать по правде, не только полное согласие помогало нам преодолевать трудности, но и небольшие ссоры. Так, я нередко нападал на руководителя новозеландских геологов Петера Вебба, который, воспаряя в высоты своей замечательной науки, всюду опаздывал. На самом деле его опоздания трогали меня весьма относительно. Я нападал на него потому, что возможность поругаться оказывалась бесценным выпускным клапаном.

«Мы прилагаем равные усилия во имя наших общих идеалов», — говорили мы с Олльером друг другу. Однако разговор заходил в тупик, когда мы пытались уточнить, какие именно идеалы привели нас сюда. Помню, однажды мы оказались перед крутой базальтовой стеной Аллигейтор-Рейджа. Алессио покачал головой:

«Не кажется ли тебе, что люди и впрямь посходили с ума? Глянь на этих геологов… Они заплатили миллионы ради того, чтобы оказаться тут и искать свои камни. Мы с тобой лазаем вверх и вниз по горам, ежесекундно рискуя жизнью. И все это ради познания чего-то нового, скажем так. Мы, в сущности невежественные люди, стремимся что-то познать. И что же в результате познаем? А то, что мы круглые невежды, и больше ничего».

Впрочем, случалось, мы были не столь пессимистичны. Возвращались в лагерь часов в шесть утра, усталые и голодные. Нас ожидали все неудобства палатки. И все же в душе теплилась искра радости. Мы чувствовали, что можем выстоять. Скажете, этого мало? Да, наверное, у себя в стране, в наших комфортабельных домах это и впрямь покажется малой толикой. Но там, где единственным богатством, имеющим смысл, является жизнь, это было восхитительно!

Я всегда относился к пальто как к нелепой тюрьме для человека. Ну, свитер, ну, пиджак — более чем достаточно для робкого холодка нашей зимы. Однако там, в Антарктиде, негодяй термометр показывал сорок градусов ниже нуля. Прощай всякая бравада! Порой приходилось натягивать на себя целый гардероб. Посудите сами, сколько на мне было вещей, когда я вылезал из палатки: две пары трусов, пара шерстяных брюк, пара стеганых брюк на гусином пуху, еще одни непродуваемые штаны, шерстяной шлем, два капюшона, толстые шерстяные носки, оленьи унты, бахилы, три пары перчаток. В первые дни, в дни, если так можно выразиться, обкатки, мы своими движениями очень напоминали водолазов. Еще бы, нести на себе пятнадцать килограммов одежды, а также рюкзак, ледоруб, шнур и тому подобное…

В палатке мы что-то снимали с себя, но не слишком. А вот с мытьем… Надеюсь, вы не подумали, что у нас там была ванная. Понятие жидкости вообще не вяжется с Антарктидой: простая капля воды мгновенно превращается в лед, в камень. Мазались мы специальными кремами от холода, тем и обходились. Мытье явно было излишней роскошью. Вот почистить зубы мы бы не отказались, но в тюбик с зубной пастой, казалось, кто-то засунул кусок мрамора.

Палатку приходилось ставить на живом льду, фантастическом, лазурном, словно небо или море близ Капри, таком старом и сухом, что он не таял даже при контакте с огнем, а трещал и как-то жарился, будто вот-вот загорится.

Ну а снаружи? «Блиццард», ужасный ветер, дующий с мирового ледника, был настоящей пыткой. Он мучил нас, рвал ноздри, отбивал всякое желание дышать. Стоя к нему лицом, можно было дышать не более нескольких секунд, после чего оставалось только подставить ему спину и бежать, бежать вместе с ним.

Иногда под сводом палатки удавалось сварить тарелку спагетти или развести в кипятке пакетик супа. Это был большой праздник. К рождеству, будто в подарок, выдалось несколько теплых часов, и две бутылки шампанского, которые висели у нас в палатке, словно пара окороков, оттаяли.

Перелистывая свой блокнот, я нахожу лишь единичные записи о каких-то радостях. В основном перечислены невыносимые страдания. Например, строки, датированные 13 декабря, воскрешают в памяти разведывательную вылазку вместе с моим другом Алессио Олльером. Как сейчас помню этот день, давшийся нам ценой нечеловеческих усилий. На полпути мы, обессилев, рухнули на лед. Сводило живот от голода, и съестные припасы в рюкзаке были непреодолимым искушением. Мы вынули сыр, грудинку, варенье. Вынули и положили обратно: все превратилось в ледяные камни. Есть можно было только шоколад.

Холод, голод, напряжение сил; горят воспаленные глаза; белизна слепит так, что в блеске порой не удается различить цвет собственного комбинезона. Глазные капли уподобились зубной пасте, превратившись в мрамор. Уши того и гляди зазвенят, как побрякушки. Светлой ночью пурга без передышки хлещет по палатке, а неизвестно куда двигающийся лед издает зловещий треск, похожий на взрывы.

Если бы психиатры надумали расположить свои кабинеты на краю полярных льдин, то от клиентов не было бы отбою. Судя по всему, у тюленей имеются шизоидные наклонности. Они, видимо, страдают различными комплексами и нервным истощением. Им бы поплавать в море, настоянном на ромашке, дабы успокоиться и прийти в норму. Я не раз видел, как они, вздрогнув, просыпаются на несколько минут и озираются в тревоге, пытаясь распознать опасность. К сожалению, во всем виновата природа, которая повелела им жить бок о бок со зверюгами, предел мечтаний которых — сожрать тюленей. На Севере с ними целый день играют в прятки кровожадные медведи и волки, а на Юге на них охотятся косатки (некоторые называют их «китами-убийцами») и акулы. Вносят свою лепту и люди.

Странные создания, однако, эти тюлени. Ученые сходят с ума, стремясь узнать как можно больше об их жизни. Помню, видел я тюленя, похожего на игольницу, утыканную иголками: один профессор облепил животное со всех сторон огромным количеством электродов, дабы определить характеристики его сердцебиения. Имя профессора — Джерри Коймен, он из Океанографического института Скриппса в Ла Йолле (Калифорния). Помимо электродов он нацепил на тюленя какой-то манометр и нечто вроде капюшона. Манометр показывал глубину, достигаемую животным под водой, а капюшон должен был собрать газы, которые оно выдыхало после погружения.

Тюлени прекрасно существуют под водой в течение пятнадцати и даже двадцати минут. Их легкие обладают потрясающей способностью запасать кислород.

Группа Коймена построила особый деревянный домик над полыньей, из которой тюлень обязательно должен был выглянуть, чтобы запастись кислородом. «Тюлений домик» позволял ученым с наибольшей легкостью провести нужные наблюдения.

Беспокойные и крикливые тюлени Антарктики предпочитают жить колониями. В сезон любви самцы организуют гаремы. При этом они нередко прибегают к силе, угрожая слабым конкурентам расправой, и даже к хитрости. Любопытно наблюдать, как они хлопочут в поисках лучшего места для выкапывания норы. Покончив с этой операцией, самец, гордо выпятив грудь, располагается перед своим шедевром. Вскоре прибегают самки. Однако гаремный обычай имеет и исключения. Нередко можно увидеть счастливую пару, исповедующую моногамию.