Золото наших предков - Виктор Дьяков

Пашков успел войти за пять минут до закрытия приёмного пункта. Но, увидев большое количество ценных реле, приёмщики с охотой согласились поработать сверхурочно. Это было вызвано тем, что они отлично знали о маленьких шариках на краях контактов реле такого типа. Шарики те изготовлялись из чистого золота…

Материал, привезённый из воинской части, Пашков, как и обещал не трогал. Тем не менее, Калина придирчиво следил за его сохранностью. Он лично выбирал из него по нескольку десятков плат и Роман Отделенцев «состригал» всё ценное, относя потом своему «благодетелю». Видя, что шеф повеселел, Пашков сделал вывод, что и он, скорее всего, где-то отыскал приёмный пункт. Но надеялся, что не тот, куда носит он – ему не хотелось столкнуться с ним на Рождественке.

Сошедший снег обнажил множество мусора, который санэпидемстанция потребовала убрать. Цеховая администрация переадресовала это требование арендаторам. «Промтехнологам» досталось убирать участок, прилегающий к их помещениям. Справедливости ради надо сказать, что они там и мусорили, в основном при разгрузках привозимого материала. Туда же сбрасывали и не представляющий ценности металлический хлам. Пока рабочие лениво сгребали «подснежники», Пашков подбирал то, что представляло хоть какую-то ценность.

От цеховой администрации за уборкой наблюдал один из местных «могикан», старый инженер Чикин, тридцать лет проработавший в литейном цеху. Он дорабатывал последний год перед пенсией. Пашков был с ним знаком шапочно, теперь разговорились.

– Как тебе Сергей, молодой премьер? Давно уж пора было этого Черномырдина под зад, – заговорил на политическую тему Чикин.

– Да какая разница Семёныч, молодой, старый. Сейчас ведь рынок и от руководства не так уж много зависит, особенно в экономике.

– Не скажи. У нас народ привык к руководящей и направляющей роли высокого руководства, – высказал свою мысль Чикин.

– Да можно сказать, что почти уж и отвык, – не согласился Пашков. – К старому возврата нет. И как вам старикам не хотелось бы опять в социализм, ничего не выйдет.

– А с чего ты взял, что я по социализму сильно горюю? – с обидой возразил старый инженер. – Привык просто… А хочешь правду? Я ведь после девяносто второго ни разу за коммунистов не голосовал, ни на парламентских, ни на президентских. Ты, что же думаешь я ничего не вижу? Молодым, да и не только, после шести лет такой свободы назад уже не захочется, это я не хуже тебя соображаю. Эх, был бы я помоложе. Тебе вот, Калине завидую, хмырю этому вашему Шебаршину. Вы то может ещё успеете, что-то от капитализма взять, пожить по людски, по загранке поездить. Вам, сорокалетним сейчас лучше всего, вы уже и опыт определённый имеете, и здоровье ещё есть. А я уже всё… Как вспомню жизнь свою… будь она трижды…

– Да ну, Семёныч, ты уж не прибедняйся, в Москве можно было неплохо жить и при советской власти. Ты ж всю жизнь на этом заводе работал, заколачивал небось неплохо и кормушка при институте хорошая была, поди не голодал?

– Брось ты, чего там хорошего, ну не голодал, ну заколачивал… Знаешь сколько у меня авторских свидетельств? Больше сорока штук. Если бы мои изобретения не секретили, я бы международные патенты мог иметь. А так ни одно за эти вот стены не вышло, ни изобретения, ни рацпредложения. Я потом в Ленинке иностранные технические журналы смотрел… и я бы мог там же печататься. Всё, весь мозг из-за этих гадов вхолостую высушил.

– Так ты Семёныч что, тайный Эдисон? – одновременно с удивлением и усмешкой спросил Пашков.

– Эдисон, не Эдисон, а если бы не эта секретность проклятущая наверняка известность имел бы, да уж и деньги не те, что мне тут платили, вознаграждали… суки. Да чего уж теперь… боржом пить, когда почки отвалились… – изобретатель горестно покачал головой и пошёл прочь.

10

После того как Пашков тайно «застукал» Калину с Кондратьевой, он, встречаясь с ней, невольно сравнивал её с Настей, ведь они были примерно одного возраста. Даже с учётом того, что Людмила являлась коренной москвичкой, а Настя провинциалкой, к тому же моталась с ним полтора десятка лет по гарнизонам, даже с учётом «замыленности» его глаза (каждый муж за долгие годы привыкает к облику жены и перестаёт видеть достоинства), жена внешне ему казалась «на порядок» лучше. Он так и не мог уразуметь, что привлекало Калину в Людмиле. Пашков знал мужчин, жизненное кредо которых заключалось в поиске всё новых женщин, они даже вели своеобразный учёт своих «побед» и потом говорили, что в старости будет что вспомнить. Но Калина на такового «учётчика» не походил.

В конце апреля вновь какая-то «муха» укусила Шебаршина. До того появлявшийся на заводе раз, от силы два в неделю, он стал заявляться почти ежедневно. Приходил обычно злой, нервировал всех придирками. Однажды ему вновь удалось довести до слёз Людмилу…

– Знаешь… он мне… он мне опять… что я ворую… и про пять лет, – всхлипывающая химичка прибежала в кабинет, где Калина и Пашков «подбивали» накладные. – Он же ничего понимать не хочет. Я ему про потери в процессе электролиза, а он мне…

Калина как мог утешал любовницу… и потом после работы тоже. На следующий день держать ответ перед директором пришлось уже Пашкову. Шебаршин в бухгалтерии обнаружил несовпадение в количестве полученных Пашковым от Горбунова золотых разъёмов во время той первой ЦУПовской приёмки, когда кладовщик со снабженцем поделили излишек. Он сравнивал накладную с пришедшим позднее документами из ЦУПа:

– Как же так, Сергей Алексеевич?… Вот тут чёрным по белому, в ЦУПе нам отгрузили 1284 разъёма. А вы сколько приняли?

– Девятьсот тридцать два, – не моргнув глазом ответил Пашков. – Могу подтвердить это официальной накладной. Под ней подписи моя и Горбунова.

– Да видел я эту вашу накладную. Меня интересует, куда девались более трёхсот разъёмов?!

Дальше последовал поток брани с обязательной угрозой: пять лет по первой ходке. Пашков держался внешне спокойно, но внутри ощущал понятный дискомфорт – ведь эти триста разъёмов они с Горбуновым поделили пополам, и тот уверял, что это излишки, и вот на тебе… Впрочем, Пашкову особо бояться было нечего, крайним и на этот раз оставался снабженец. Плохо то, что Шебаршин что-то заподозрил.

Горбунов прибежал на завод для «консультаций» после обеда того же дня, трясясь от волнения – у него тоже произошел нелёгкий разговор с директором. Тем не менее, он уверял, что сумел убедить Шебаршина, что эти разъёмы «тяпнули» ещё в ЦУПе тамошние грузчики. Пашкова, правда, это не успокоило. Он не сомневался, что теперь директор будет всячески их «ловить». По поводу пропавших разъёмов Шебаршин «вздрючил» и Калину, выяснив, что тот не присутствовал во время той памятной приёмо-сдаче ценнейшего материала.

Вскоре стала ясна истинная причина ухудшения настроения у директора. Дело было в том, что более пятидесяти килограммов золотой шестипроцентной лигатуры, полученной в результате переработки «англичанки», на подмосковном комбинате определили как четырёхпроцентную. То есть фактически там умыкнули килограмм чистого золота. Шебаршин подал в суд и… проиграл. В судах по-прежнему имело место негласное имперское правило: с государством не борись, с государством не судись. Не в силах бороться с воровством на уровне гос. предприятия, он принялся энергично искоренять таковое внутри своей фирмы. Но слишком далёк оказался директор от производства, не желал пачкаться, окунаться в его недра, а Калина «его» человеком так и не стал. Уж очень жадён и совершенно равнодушен к личным проблемам сотрудников был Шебаршин. Даже его компаньон Ножкин, мучающийся в примаках, не мог добиться от него кредита на покупку собственной квартиры. А уж Калина… Шебаршин искренне считал, что две тысячи рублей в месяц для него, человека из провинции, вполне приличная зарплата.

Пашков тем временем «вышел» на рекордный уровень «добычи» – в апреле он принёс с Рождественки тысячу четыреста долларов. Настя уже не знала радоваться или печалиться всё усиливающемуся «зелёному дождю». Она хорошо видела, что для мужа это оборачивается слишком сильным нервным напряжением. Тем не менее, в апреле они купили и поклеили дорогие импортные обои и думали покупать «стенку». Откладывать на книжку, как это они делали в советское время, когда особо нечего было купить, Настя боялась, ведь те деньги всё равно сгорели в инфляционном пожаре. Но и совсем не откладывать она не могла. К счастью муж приносил столько, что хватало и на «запас», и на покупки. Впервые за последние шесть лет Настя перестала трястись над каждой копейкой.

Пашков продолжал компенсировать отрицательные эмоции, полученные на работе, с помощью лекций профессора Матвеева, тем более, что Настя это понимала и не препятствовала мужу, когда тому приспичивало окунуться в «ауру» мировой художественной культуры.