«Я буду жить до старости, до славы…». Борис Корнилов - Борис Корнилов

2 марта 1934

Соловьиха

У меня к тебе дела такого рода,что уйдет на разговоры вечер весь, —затвори свои тесовые воротаи плотней холстиной окна занавесь.Чтобы шли подруги мимо,парни мимои гадали бы и пели бы скорбя:— Что не вышла под окошко, Серафима?Серафима, больно скучно без тебя…Чтобы самый ни на есть раскучерявый,рвя по вороту рубахи алый шелк,по селу Ивано-Марьину с оравоймимо окон под гармонику прошел.Он все тенором,все тенором,со злобойзапевал — рука протянута к ножу:— Ты забудь меня, красавица,попробуй…Я тебе тогда такое покажу…Если любишь хоть всего наполовину,подожду тебя у крайнего окна,постелю тебе пиджак на луговинудовоенного и тонкого сукна.А земля дышала, грузная от жиру,и от омута Соминого левейсоловьи сидели молча по ранжиру,так что справа самый старый соловей.Перед ним вода — зеленая, живая,мимо заводей несется напролом —он качается на ветке, прикрываясоловьиху годовалую крылом.И трава грозой весеннею измята,дышит грузная и теплая земля,голубые ходят в омуте сомята,пол-аршинными[78] усами шевеля.А пиявки, раки ползают по илу,много ужаса вода в себе таит —щука — младшая сестрица крокодилу —неживая возле берега стоит…Соловьиха в тишине большой и душной…

Вдруг ударил золотистый вдалеке,видно, злой и молодой и непослушный,ей запел на соловьином языке:— По лесам,на пустыряхи на равнинахне найти тебе прекраснее дружка —принесу тебе яичек муравьиных,нащиплю в постель я пуху из брюшка.Мы постелем наше ложе над водою,где шиповники все в рóзанах стоят,мы помчимся над грозою, над бедоюи народим два десятка соловьят.Не тебе прожить, без радости старея,ты, залетная, ни разу не цвела,вылетай же, молодая, поскорееиз-под старого и жесткого крыла.

И молчит она,все в мире забывая, —я за песней, как за гибелью, слежу…Шаль накинута на плечи пуховая…— Ты куда же, Серафима?— Ухожу. —Кисти шали, словно перышки, расправя,влюблена она,красива,нехитра —улетела.Я держать ее не вправе —просижу я возле дома до утра.Подожду, когда заря сверкнет по стеклам,золотая сгаснет песня соловья —пусть придет она домойс красивым,с теплым —меркнут глаз его татарских лезвия.От нее и от негопахнуло мятой,он прощаетсяу крайнего окна,и намок в росепиджак его измятыйдовоенного и тонкого сукна.

5 апреля 1934

«Знакомят молодых и незнакомых…»

Знакомят молодых и незнакомыхв такую злую полночь соловьи,и вот опять секретари в райкомахпоют переживания свои.А под окном щебечут клен и ясень,не понимающие директив,и в легкий ветер, что проходит, ясен,с гитарами кидается актив.И девушку с косой тяжелой, русской(а я за неразумную боюсь)прельщают обстоятельной нагрузкой,любовью, вовлечением в союз.Она уходит с пионервожатымна озеро — и песня перед ней…Над озером склонясь, как над ушатом,они глядят на пестрых окуней.Как тесен мир.Два с половиной метрапрекрасного прибрежного песка,да птица серая,да посвист ветра,да гнусная козявка у виска.О чем же думать в полночь?О потомках?О золоте?О ломоте спинной?И песня задыхается о том, какзабавно под серебряной луной…Под серебряной луной,в голубом садочке,над серебряной волной,на златом песочкемы радуемся — мальчики — и плачем,плывет любовь, воды не замутив,но все-таки мы кое-что да значим,секретари райкомов и актив.

Я буду жить до старости, до славыи петь переживания свои,как соловьи щебечут, многоглавы,многоязыки, свищут соловьи.

9 апреля 1934

Открытие лета

Часу в седьмом утра, зевая,спросонья подойду к окну —сегодня середина мая,я в лето окна распахну.Особенно мне ветер дорог,он раньше встал на полчасаи хлопаньем оконных створоки занавеской занялся.Он от Елагина, от парка,где весла гнутся от воды,где лето надышало жарков деревья,в песнюи пруды,в песок, раскиданный по пляжу,в гирлянд затейливую пряжу,в желающие цвесть сады…

Оно приносит населеньюзеленые свои дары,насквозь пропахшее сиренью,сиреневое от жары,и приглашает птичьим свистомв огромные свои сады,все в новом,ситцевоми чистом,и голубое от воды,все золотое,расписное,большое,легкое,лесное,на гичке острой,на траве,на сквозняке,на светлом зноеи в поднебесной синеве.

Я ошалел от гама, свистаи песни, рвущейся к окну, —рубаху тонкого батистасегодня я не застегну.

Весь в легком, словно в паутинах,туда, где ветер над рекой, —я парусиновый ботинокшнурую быстрою рукой,туда, где зеленеет заросль,где полводы срезает парус,где две беды,как полбеды,где лето кинулось в сады.Я позвоню своей дивчине4-20-22,по вышесказанной причинескорейтуда,на Острова.

Вы понимаете? Природа,уединенье в глубь аллей —мои четыре бутербродаей слаще всяких шницелей.Мне по-особенному дорог,дороже всяческих наградмой расписной,зеленый город,в газонах, в песняхЛенинград.Я в нем живу,пою,ликую,люблюи радуюсь цветам,и я его ни за какуюне променяю,не отдам.

19 мая 1934