Сестры - Пат Бут

– Твою версию, Джули.

– Да, мою версию этого, Джейн. Потому что мать с отцом оба мертвы, а ты была еще ребенком. Я единственная, кто живет с этой трагедией. Каждый миг каждой минуты каждого дня моей жизни.

Джули и впрямь все это чувствовала, мучилась этим, была полностью захвачена разыгрываемой ею драмой.

– Что еще за трагедия, Джули? – В тоне ее сквозило нетерпение.

– Самоубийство отца, Джейн.

– Что? – Она отступила назад, словно отброшенная этим сообщением. Полуулыбка блуждала на лице ее сестры: она была довольна произведенным эффектом. Ожесточение ее росло, она собиралась выложить свои самые заветные карты.

– Да, отец покончил с собой. Он повесился на одной из балясин из темного дуба в гостиной дома в Глочестершире. Помнишь эти балясины, Джейн? Когда я была маленькой, они казались мне такими высокими, что я думала, что за ними живет Бог. А у тебя не было таких мыслей, Джейн?

Джейн видела перед собой оживших бесов, мучивших ее сестру. Призраки стонали и причитали прямо перед ней, но Джейн молчала, потому что внутренний голос подсказывал ей, что пытка еще не закончена.

– Но почему он сделал это? Зачем он взял веревку, накинул себе на шею и удавился на одной из дубовых балясин, пока его ноги не прекратили дергаться, глаза не вылезли из орбит, а руки перестали тянуться к петле, чтобы ослабить ее?

Страшное видение заполнило тишину, чего и добивалась Джули.

– Потому что мама ушла от него. Она изменила ему. Оставила его из-за другого мужчины. А он повесился, потому что не смог этого перенести.

Слова звучали как раскаты отдаленного грома. Они не выкрикивались, нет, но для каждого были свой тон и интонация, словно в комнате звучало изгоняющее бесов заклинание.

– Это неправда, – прошептала Джейн, но в ее мольбе не было уверенности. Это, конечно, было правдой, и это столь многое объясняло. Ее мать вышла замуж за Джонни Энструтера слишком быстро после «внезапной» смерти отца. Предлог был не самым изобретательным – рак мозга. Тут Джули ошиблась. Но у Джейн уже не оставалось сомнений, что во всем другом та была до ужаса права.

Глаза матери неизменно загорались горечью, когда она рассказывала о Ричарде, она всегда отводила их, начиная говорить о его необыкновенном сценическом успехе и о его потрясающем актерском даровании. Почему-то было заметно, что ей не так уж просто вспоминать все это, но при первой же попытке Джейн расспросить ее она мягко ускользала под предлогом «жизнь продолжается» и что нет причин «казниться из-за печальных воспоминаний».

Что касается отца, то Джейн не чувствовала ничего, кроме отчаянной пустоты. Она едва помнила его. И все же она не могла проклинать свою мать. Кто посвящен в настоящую жизнь других людей? Она всегда загадочна.

Разводы случаются на каждом шагу. Заводят романы с теми, на ком вовсе не собираются жениться. Восхищаться всем этим, конечно, нельзя, но ничего необычного в этом тоже нет. И она всегда любила своего отчима Джонни Энструтера, пока они вместе с матерью не погибли в автомобильной катастрофе.

Не судите, да не судимы будете: это удобный приговор.

Джули опустилась на свою широкую софу, обхватив голову руками. Только ее рыдания раздавались теперь в комнате, сотрясая ее пышные формы.

– Она погубила его, – шептала она. – Она убила пересмешника. А он был таким красивым, таким доверчивым, таким добрым и праведным. Если бы ты его знала, Джейн, ты бы поняла, что я чувствую.

Джули взглянула сквозь пальцы. В глубине своей искренней скорби она ни на минуту не выпускала из виду свой план. Джейн опустилась перед нею. Ее смятенное прекрасное лицо давно забыло о собственной боли и сосредоточилось на муках Джули.

– А ты вылитая Софи, Джейн. Ты слишком похожа на нее! Как только я увидела тебя, я сразу вспомнила и ее, и то, что она сделала с отцом. Ты стала символом любви, убившей его. Я знаю, что это безумие, что это нелогично и лишено здравого смысла, но именно поэтому я сделала то, что сделала. Я виновата, мне стыдно, но я надеюсь и молю Бога, что в один прекрасный день ты меня простишь. – Она подавила рыдания и смахнула слезы с глаз, которые сверкали для Джонни и блестели для Мерфа. – Сможешь ли ты понять? Когда мама носила тебя, я так извелась от ревности, что, наплевав на все, связалась с одним поп-музыкантом, когда мне было всего пятнадцать. А когда ты родилась, знаешь, что они со мной сделали? Они удалили мне матку. Они сказали, что ребенок был мертв, и прибегли к операции, чтобы остановить кровотечение. Ты понимаешь, что это значит? Я стала могилой, Джейн. У меня никогда не будет детей, и поэтому я ненавижу тебя. Я не похожа на других людей. Я сама как пустыня.

Джейн перевела дух, ошеломленная услышанным. Никогда в своей жизни она не сталкивалась ни с чем столь же мощным. Захваченная чувствами Джули, она понимала, что они заслуживают не только внимания, но и сочувствия.

Рыдания усилились. Жалость к себе охватила Джули, и она разрыдалась вновь. Сквозь облитые слезами пальцы она выговаривала:

– Я всего лишь наполовину женщина. И папа мой умер с разбитым сердцем.

Этого было уже довольно. Более чем довольно для Джейн. Она бросилась к Джули, как магнитом притянутая к разбитой горем женщине, которая навредила ей, но еще больше навредила сама себе. Это была ее сестра Джули – героиня газетных статей, журнальных обзоров и полная мыслей о своей юности. Здесь, перед нею, содрогающееся от рыданий, оплакивающее себя единственное родное ее существо, ее кровь и плоть.

Она опустилась на колени и обвила руками свою сестру, крепче прижимая ее к себе.

– Ах, Джули, как это ужасно! Сколько же ты испытала! Прости меня. Я ведь не знала.

Кроткий голосок проворковал из-под ее руки:

– Ах, Джейн, простишь ли ты меня? Сможем ли мы начать все сначала?

– Да, да. Конечно же, я тебя прощаю. Конечно, да. Теперь все позади. Все хорошо.

9

Роберт Фоли видел, как повсюду роились мухи. Ни одна из них даже не утруждалась воспользоваться крылышками.

Здесь, в Индии, и без того достаточно грязи и нечистот. Вот они и ползали по всем стенам, по замызганному полу, даже по лопастям старого вентилятора на потолке, безуспешно пытающегося освежить эту парилку. Но больше всего мух копошилось в глазах ребятишек.

– Это не клиника, а печь, канализация, турецкие бани – все что угодно, но только не клиника. – В голосе Роберта Фоли было отчаяние, но и гнев, да, именно гнев на эту нищету, убожество, несправедливость всего этого.

– Но мне кажется, старина, что с деньгами мы сможем тут кое-что наладить. По крайней мере, придать всему этому более веселый вид, не будь я дядюшкой богатого племянника. – Вот уж чему нельзя было поверить, так это наличию у него богатых родственников. Чандерсава был маленький человечек в очках с типичной внешностью индуса.