Уроки гнева - Анатолий Нейтак

— Постойте! Что…

Но в тени уже никого не было.

Новый король опробовал размеры доставшейся власти — и нашёл, что они велики. Травля Грамотеев, как окрестили результаты указа Агиллари, быстро набирала силу.

Правда, Серые стражи напрочь отказались ловить учёных. Даже обещание солидных премий не соблазнило их поступиться принципами. Как заявил Моэр, бесполезность человека ещё не означает, что он вреден. Но и без Серых нашлись охотники. Почти четверть поступлений в казну — это вам не кот начихал! А уж как ими распорядиться, Агиллари нашёл быстро.

…Самой первой жертвой новой политики пал первый из Грамотеев, мастер Огис. Он так и не покинул город за три дня. Перед выездом из Столицы человек, осмелившийся дерзить королю, очень неудачно упал с лестницы и сломал шею. Несчастный случай.

Посетовав на прихоти судьбы, Агиллари велел описать имущество покойного, продать и деньги от распродажи, за неимением у Огиса прямых наследников, передать в казну.

Другие учёные, почему-либо задержавшиеся с отъездом, отделывались легче: конфискация, штраф, высылка. Король был милосерден и не хотел ничьей крови.

А то, что некоторые Грамотеи из-за непомерных сумм штрафа оставались в застенках на случай государственной надобности… целители, например, или знатоки законов и цифр, что могли ловить чиновников за руку при проверке документов, знатоки строительного дела, придворного протокола, а также некоторые иные, понятно полезные…

На то государственная надобность и существует, не так ли?

Ночная сидит. Не шевелится: слушает.

Немногие из людей умеют слушать ТАК — а если детьми и умели, то чаще всего годам к десяти забывают, как: торопятся жить. Но бывает ещё, что родится на свет тот, которого люди назовут великим менестрелем; и мерой величия его станет умение пробудить забытое, на время вернуть остылой недвижной душе то волшебное сейчас, когда слушающий ещё умел весь уйти в то, что слышит. Уйти, как в сон… или в смерть.

Хозяин дома на склоне не пел — говорил напевно, и притом о самых простых вещах. Как растут травы и как растут горы, откуда приходит ветер, что рождает облака. Говорил о рассветах и закатах, о разнице между великим и малым и о том, что кажется, а что — есть. Говорил о паутине незаметных сил, не дающих миру рассыпаться бессмысленной пылью. В рассказе находилось место войнам муравьёв, тайнам, хранимым деревьями в своей влажной сердцевине, неохватным просторам, разделяющим миры, превращениям цветка в плод, воды в пар, камня в глину и гусеницы в бабочку. Не многие могли бы так говорить, но для умеющего слушать хозяин делал больше, чем просто рассказывал: он рисовал словами.

Ночная сидит. Слышит, видит — и внутри у неё бьётся печаль. Со времён Исхода она ещё ни разу не проводила время так, как сейчас: мастеров Оживающего Слова не оказалось среди спасшихся. А люди — что они понимают в настоящем искусстве!

Но никакое дело не может делаться вечно. Пошептав немного напоследок, хозяин затихает уже совсем. Молчит.

Ночная молчит с ним вместе. Долго. Грубостью было бы ломать такую тишину.

И тишина понемногу кончается сама.

Хозяин встаёт, потирает мех на тыльной стороне широких ладоней, уходит в угол и, поворочавшись там немного, возвращается к столу с немудрёной едой: мёдом, кореньями, орехами. Потом на столе оказывается жбан пенистого настоя, отдающего ягодами, зерном, дымом и ещё чем-то малопонятным, с лёгкой кислинкой. Напиток разливается по деревянным кружкам, хозяин приподнимает свою, молча пьёт. Молча-то молча, но Ночной сразу становится тепло от беззвучного пожелания добра. Она тоже пьёт, не проронив ни слова — и хозяин пыхтит сочувственно, поймав предназначенный ему ответ. Потом он берёт соты и принимается неспешно обсасывать их, откладывая в сторону комочки воска; гостья берёт орехи по одному, небрежно ломает пальцами твёрдую скорлупу и отправляет ядрышки в рот.

Наконец Ночная задаёт вопрос на тастар-мид.

Ответ хозяина — напевный рык, сплетающий из кружева чужих звуков понятные образы:

— Я плохо понимаю твой язык. Говори по-людски, если можешь.

— Могу. А ты можешь говорить, как люди?

— Только понимать.

— Тогда я спрошу снова: кто ты? Я больше века живу в этом мире, но никогда даже не слышала о похожих на тебя.

— У каждого мира много тайн, и немногие тайны с готовностью раскрываются пришлым. А мы, Бурые — тайна скромная и незаметная. Мы — одни из тех, кого много сезонов назад создали люди-маги. А скорее, даже один маг, живший на очень далёком западе. Там, где наша родина. Если когда-то мы знали, для чего он создал нас, время стёрло начертания судьбы. Оно и к лучшему: теперь мы вольны искать свой собственный смысл.

— И много вас всего?

— Нет. Нас никогда не было особенно много — как и вас, Чёрных.

Память — укол. В памяти — боль, печаль, пустота.

"Не вернуть…"

И согласное движение когтистых пальцев.

— В этом мире нас действительно не много.

— Если это печалит тебя — новая жизнь, зреющая в тебе, будет тебе утешением.

— Спасибо, Бурый, но для настоящего утешения этого мало.

Хозяин порычал неодобрительно.

— Похожа на человека? — удивилась Ночная. — Чем?

— И ты, задавая такие вопросы, удивляешься. — Глаза-пуговки, подслеповато глядящие с мохнатого звериного лица, моргают. — Я немало слышал о вас, пришлых-из-моря. Тот, кто правит людьми, не может не походить на тех, кем правит.

— Что ж, во многом ты прав. — Новый укол памяти. Горечь, бессильное пламя… — Но не думай, что мы всегда были такими.

— А какими вы были в своём мире?

Ночная не умела оживлять сказанное. Ни в пении, ни в леос, монологе-из-души — искусствах, входящих в область "сотворения смысла" — она также не могла похвастать успехами. Но память её, как у всякого мастера майе, была цепка и глубока.

Создавать образы силой искусства и воображения она не стала бы и пытаться. Другое дело — поделиться памятью о прошлом.

…Ночная сидит, закрыв глаза. Не шевелится. Бесшумная метель тающих образов летит сквозь её душу. И хозяин, Бурый, не шевелится тоже. Умение слушать — непременная часть умения говорить.

В доме на склоне танцует тишина.

Глава четырнадцатая

"Ждать больше нельзя".

Никогда не станет Серым стражем тот, кто не умеет действовать быстро и без колебаний, когда решение принято. Эхагес решился — и больше не медлил.

— Лаэ! Жди меня.

Девушка-орлэ снова доказала умение понимать его с полуслова. И ответ её был не менее твёрд, чем слова стража.