Газават - Лидия Чарская

Он не предатель и не изменник, чтобы идти против своих, своего царя…

Он так и сказал «своих»…

И не ограничился этим, стал просить отца прекратить войну с русскими, примириться с белым царем.

Тогда между сыном и отцом впервые проявилась неприязнь. Шамиль разом охладел к Джемалэддину, и жизнь юноши вследствие этого стала невыносима, как жизнь пленника.

Все недружелюбно и косо стали поглядывать на него: гнев властелина распространился и на отношение к нему остальных. А тут еще прибавилась нестерпимая тоска по России, и молодой горец весь отдался этой тоске.

Тогда, заметя его исхудавшее лицо и горящий лихорадочным огнем взор, Шамиль решился на новое средство, которым думал привязать к родине сына.

Дочь наиба Талгика, Зюльма, славилась красотой на весь Дарго-Ведени, и дочь наиба Талгика решено было дать в жены Джемалэддину.

Гекоко кончил, оборвав свою песнь на полуслове… Песня замолкла, и только серебристая струна чианури, перебираемая пальцами певца, умирала, тихо звеня в своем предсмертном звуке… В ту же минуту громкий смех, шум и возня послышались за дверью, и целая толпа девушек, веселых, смеющихся и суетливых, втолкнула в кунацкую закутанную в чадру фигуру.

Тогда все гости поднялись с циновки и окружили жениха.

Кази-Магома и Магомет-Шеффи стали тихонько подталкивать Джемалэддина навстречу закутанной невесте. Девушки проделали то же с Зюльмой. Когда наконец они сошлись на середине кунацкой, за окном сакли прогремел залп из винтовок, и в ту же минуту из соседней комнаты появился, в сопровождении телохранителей, старшин и мюршидов, Шамиль со свитком корана в руке. Он соединил руки молодых и прочел над их склоненными головами свадебную молитву.

Так свершился рук-эта-намаз — венчальный обряд чеченцев.

Новый залп из винтовок возвестил о том, что он закончен. Благословив новобрачных, имам в сопутствии ближайших старейшин удалился к себе. Он, как священное лицо, не мог, по правилу тариката, оставаться на пиршестве.

Пир тотчас начался с его уходом. Смуглые караваш внесли шашлык и бурдюк с бузою, целые груды риса, приправленного чесноком и пряностями, и свежие пшеничные чуреки. Гости принялись за яства, обильно приправляя их своей любимой бузой.

Девушки и молодежь вышли на середину кунацкой, и началась неизбежная во всех торжественных случаях лезгинка.

Джемалэддин молча сидел подле укутанной с головы до ног новобрачной. Он едва знал Зюльму, маленькую, черноглазую Зюльму, отданную ему в жены по приказанию отца. И теперь сидящая подле него малютка-женщина казалась ему чужой и далекой. Больше того, она возбуждала в нем что-то похожее на злобу, потому что со времени женитьбы ему будет еще труднее вырваться из гор…

Горы!.. Здесь он всем чужой и ненужный, никому не понятный человек… А там, в России… о Боже!

Перед мысленным взором молодого горца встают милые образы близких людей — Зарубин, его жена, Миша… И та милая, худенькая, необычайно трогательная девушка, с такой смелостью говорившая ему о Христе, та, чей маленький крестик покоится у него на груди под сукном праздничной чохи… Где-то они все теперь? Вспоминают ли о своем далеком друге или вовсе забыли его?..

Джемал вздрагивает и прижимает руку к груди, к тому месту, где находится крестик… Невольная тоска сильнее обжигает ему сердце. А вокруг него между тем все оживленнее и быстрее развертывается стремительный и красивый танец…

Вся обвеянная своими черными косами, несется в нем хорошенькая Написет — старшая из сестер его, Джемала. Она уже невеста. Между юношами-гостями находится ее избранник, юный Абдерахман. Ее черные глаза устремлены на него… Для него одного танцует красавица. Но вот она окончила танец, и на смену ей встает другая…

Это Патимат — единственное существо в серале, к которому успел привязаться Джемалэддин за эти два года. И немудрено. Сердце Патимат мягко, как воск, и сама она кротка, как овечка, к тому же она отдаленно напоминает ему мать… Сколько раз приносила она ему известие о том, что у того или другого горца томится в гудыне русский пленник, и вместе с ним вымаливала разрешение отца отпустить на волю уруса!

Шамиль любил девочку больше других и порой исполнял ее просьбу. Многие пленники были обязаны своим спасением черноокой ходатайнице Патимат.

Джемалэддин всей душой полюбил за это девочку. И теперь он даже оживился несколько при виде пляшущей сестры…

Ей только тринадцать лет, Патимат, но она кажется совсем уже взрослой девушкой.

Девочки у горцев развиваются рано. В тринадцать-четырнадцать лет они уже невесты. И Патимат в грации и искусстве плясать не уступит взрослой.

Быстро поднимает она над головой свой бубен и несется с ним плавно и медленно по мягким коврам кунацкой… Вот она ближе и ближе приближается к Джемалэддину…

Как горят ее черные глаза!.. Как веют вокруг раскрасневшегося лица белокурые косы… Вот она ловкой рукой подбросила бубен и снова, не переставая плавно кружиться в затейливой фигуре лезгинки, подхватывает его… И вдруг ускоряет темп и быстро несется, подобно птице, перед взорами гостей… Белокурые косы прыгают и пляшут по плечам, заодно с нею, вокруг прелестной головки… Оживленное личико направлено в сторону брата и говорит ему о чем-то без слов… О чем? Джемалэддин чувствует, что это — необычайное оживление, догадывается, что его сестре надо сообщить ему что-то…

Вот она снова подбросила звенящий бубен и, прежде чем кто-либо успел заметить, быстро наклонилась к брату и шепчет быстро-быстро на ухо ему:

— Брат! В гудыне Гассана снова томится пленник и не простой урус-солдат, нет — саиб, настоящий саиб. И с таким добрым лицом!.. Я не решаюсь просить за него отца, потому что повелитель очень сердит и запретил мне заступаться впредь за урусов… Выручи несчастного саиба, ради Аллаха!..

И тут же, изогнувшись змеею, вихрем несется дальше, мерно ударяя в бубен тонкими смуглыми руками…

Глава 12

Жертва Зайдет. Неожиданное спасение

Музыка и пляска молодежи в кунацкой глухо долетают на женскую половину дворца…

Жены Шамиля — у него их, по мусульманскому обычаю, несколько — не имеют права выходить со своей половины и довольствуются тем, что, рассевшись на полу, угощаются всевозможными сладостями, запивая их душистым и ароматичным душабом.

Старшая из жен, маленькая, худенькая и рябая Зайдет, производит очень неприятное впечатление. Что-то жестокое запечатлелось в ее пронырливых рысьих глазках и в тонких, недобрых губах сердито поджатого рта.

Зато вторая жена Шамиля, высокая, полная, чрезвычайно симпатичная, уже и немолодая Шуанет, очень симпатична с ее добродушным, не по летам моложавым и милым лицом.

Тут же между ними снует семнадцатилетняя Аминет, младшая жена имама, отличающаяся замечательной веселостью и проворством. Это, однако, не мешает хорошенькой Аминет быть крайне капризным и самовольным созданием.

Жены Шамиля угощают дорогую гостью, жену Кази-Магомы, дочь Даниэля, султана Елисуйского, красавицу Каримат. Очень нарядная, вся в шелку и драгоценностях сидит Каримат на почетном месте и из маленькой чашечки пьет ароматичный душаб, заедая его сладкой алвой.

— Вот и женился Джемал, — лениво тянет Зайдет, — а что толку? Как ни приручай к сакле орленка, он все на простор норовит.

— Веселье там, — вторит ей Аминет, складывая губки в капризную усмешку, — хоть бы одним глазком взглянуть: и садза, и гюльме, и шалабанда… Хорошо!.. Девушки наши лезгинку пляшут… Так бы и побежала туда! — мечтательно заключает она.

— Вот-вот, — сердито обрывает ее Зайдет, — только тебя там и не хватало! Мало ты набегалась по двору, как угорелая кошка, с детьми, точно и сама ребенок… Вот бы увидел кто из наибов — срам на голову нашу, чистый срам!

Зайдет постоянно чем-нибудь да допекала юную Аминет. Она явно завидовала ее красоте и молодости и всячески при каждом удобном случае пилила ее.

— Бегать и играть не стыдно! — со смехом вскричала молоденькая женщина, и глаза ее сердито блеснули на старшую соперницу. — Стыдно жадничать и злиться, как ты жадничаешь и злишься, скупердяйка Зайдет.

Очевидно, она затронула самую чувствительную струну в душе Зайдет, потому что та вся разом покраснела, как морковка, и сердито напустилась на нее:

— Я скупердяйка? Я? Да как ты смеешь говорить это мне, старшей жене имама? Да я тебя…

— Уйми свой язык, старуха! — уже в голос расхохоталась хорошенькая Аминет. — А то он мелет вздор, как шалабанда, а в голове твоей пусто, как в пустом котле…

— Не ссорься, джаным! — протянула сонным голосом красавица Каримат. — Не ссорься!

— Что мне ссориться с глупой девчонкой! Мне и неприлично это… Я ее хозяйка и повелительница; только бестолковая коза не хочет понимать этого! — надменно произнесла Зайдет и, преисполненная важности, вышла из комнаты.