Газават - Лидия Чарская

Вот наступила тишина… зловещая и таинственная, словно затишье перед наступающей бурей…

И она разразилась.

— Алла! Алла! — наполнило теперь звучным гулом до сих пор мертвенно-тихую поляну… и вмиг маленькая крепость была облеплена, как мухами, со всех сторон чеченским отрядом…

Залп двух крепостных орудий встретил его на полдороге.

Но это не остановило врага. С быстротою молнии бросились горцы на бруствер, десятками валясь от осыпавшей их картечи…

Теперь уже фейерверкер не успевал наводить орудия. Надо было помогать своим в том месте, где уже завязался штыковой бой. Каждый штык, каждая рука были на счету.

Там, где влезла на бруствер большая толпа чеченцев, бился Миша Зарубин во главе вверенной ему команды… Уже несколько чеченцев отбил он метким ударом своей сабли… Но вместо одного — является десяток других… Рука юноши онемела, грудь высоко вздымается под забрызганным кровью сюртуком… Это чужая кровь, вражеская… Он, Миша, слава Богу, еще не ранен.

— Ля-иллях-иль-Алла! — вопят чеченцы.

— Ура! — гулко перекрикивая их, вылетает громовой крик из десятка охрипших солдатских грудей.

Миша бьется как лев. Папаха съехала с его головы… Капли пота проступили на похолодевшем лбу… Какой-то красный туман застилает зрение… Он уже не думает ни о подвигах, ни о славе. Вся его цель — сбросить с бруствера вон того рослого чеченца, который заносит над ним свой короткий острый кинжал.

Раз!..

Новый взмах сабли, и высокий чеченец летит с бруствера, странно взмахнув руками… Это он, Миша, угодил ему в сердце концом своей сабли… Он убил его…

Убил? Убил человека?!

Но ему нет времени думать об этом… Вон уже лезет новая толпа на вал крепости… Со зверским остервенением кидаются они на ряды защитников…. Заметно поредели эти ряды…. Немного на валу доблестных героев-солдат. А враг все прибывает и прибывает.

— А что, ежели, примерно, к слову сказать, дяденька… — слышится подле Миши глухой, хриплый голос, и он с трудом узнает в нем голос востроносенького солдатика, жадно расспрашивавшего фельдфебеля о бое в Михайловском укреплении, — а что, ежели, дяденька, подобно Архипу Осипову погребок взорвать…

— Не время… Молчи! — так же хрипло отзывается фельдфебель. — Еще поку… — Он не успевает докончить фразы, и голова его, отделенная от туловища, летит в крепостной ров.

И много уже там таких голов… Много исковерканных, изодранных чеченскими кинжалами тел защитников похоронено в мутной воде канавы.

Мише некогда хорошенько вникнуть в это… Над его головой слышится снова «Алла! Алла!». Он быстро оглядывается.

Красноголовый наиб и черноокий юноша бьются в двух шагах от него.

Наиб ни на минуту не оставляет юношу одного. Зоркими глазами следит он за ним. Вот пробирается к нему с поднятой саблей солдатик, заносит руку над головой юноши… Но красноголовый разом отсекает руку, и рука, не выпуская сабли, падает в ров…

«Что он ему? Сын? Брат? Товарищ?» — мысленно спрашивает себя Миша и, затаив дыхание, расчищая саблей себе путь, пробирается к этой группе…

Вот уже он подле юноши. Вот уже в двух шагах от него. Красноголовый схватился в это время с самим Поляновым…

С быстротою молнии кидается Миша к черноокому красавцу… Тот увлекся битвой, не видит… О, как широко раздвигаются его ноздри… Как ярко пылают огненные глаза… Что-то хищное в нем, несмотря на крайнюю молодость, что-то неумолимое и жестокое, как смерть… И при этом ярко-трогательная, почти девичья красота словно из мрамора изваянного лица…

— Эй, ты! Бритоголовая девчонка, я хочу сразиться с тобою! — вне себя кричит, закипая непреодолимым бешенством, Миша.

Черноокий красавец быстро обертывается к нему…

Они мерят друг друга глазами, оба юные, оба всеми своими фибрами жаждущие боя…

И вот слились и столкнулись не на жизнь, а на смерть… Кинжал юного горца уже занесен над Мишей…

«Это смерть! — вихрем проносится в разгоряченном мозгу Зарубина. — Это смерть!» Погибнуть здесь, на стенах бруствера, от шашки юного горца кажется ему верхом несправедливости судьбы! Перед его глазами проносятся лица отца… матери… Лены…

И быстрым движением руки он поднимает саблю и изо всей силы втыкает ее в грудь юного горца.

Бешеный, почти нечеловеческий крик заставляет вздрогнуть с головы до ног Мишу. Это не человеческий крик, нет! Так может только кричать чекалка, у которой выкрали из норы детеныша.

В один миг красноголовый наиб хватает убитого и с диким криком кидается с бруствера… За ним следуют остальные… И через минуту крепостной вал очищен от врагов.

Точно пьяный шатается Миша… Перед глазами его красные круги… В сердце жгучая жажда настичь, отомстить за смерть товарищей.

— Братцы! Кто за мною? — кричит он неестественно напряженным звонким голосом. — Догоним разбойников, доканаем их! — И во весь опор несется за ворота крепости… За ним его команда, человек десять самых отчаянных удальцов, сорвиголовы гарнизона…

Напрасно кричит им во весь голос Полянов:

— Остановитесь, безумцы, остановитесь, вы идете на верную гибель!

Миша глух ко всему окружающему. Вот он настигает врага… Вот словно обезумевший врезывается в его ряды… Вот красноголовый уже близко, подле него… К нему стремится во весь опор Миша, конвульсивно сжав бока своего коня… Вот он уже выхватывает револьвер… взводит курок, целя прямо в лоб красноголового.

И вдруг что-то тесно охватывает его шею… Ловко кинутый аркан сжимает ее. Он отделяется от седла, конь исчезает под ним, и в одну минуту он падает к ногам красноголового наиба…

Глава 10

Страшная действительность

— Есырь![96] Гяур! Мастагата керестень! Убей его скорее! Убей есыря, храбрейший наиб…

И целая толпа грязных, чумазых, почти нагих ребятишек с громким криком и визгом кинулась под самые ноги наибова коня.

— Эй, вы, тише, шайтаново племя! — грозно прикрикнул на них тот с высоты седла и красноречиво взмахнул своей нагайкой.

Дети врассыпную кинулись в разные стороны…

Но вместо них теперь выдвинулись вперед старухи. Черные, костлявые, с искаженными от злобы лицами, они цеплялись за стремена и поводья наиба и кричали ему дикими, исступленными голосами:

— Уруса, гяура привез! Отдай нам его, господин, на потеху… Мы сумеем расправиться с ним… Отдай старой Илите… У нее гяур убил сына… Она сумеет выместить его смерть на этом есыре! Отдай его Илите, Гассан!

— Молчите вы, старые вороны! — прикрикнул на них ехавший впереди своего отряда бек-Джанаида. — Урус — мой пленник. Я не отдам его никому, чтобы самому выпить до дна кубок мести… Русский есырь убил моего брата Али…

— Убил Али! Убил Али! Черноокого Али, юного джигита! — завопили старухи. — О горе тебе, несчастная Селтанет. Не на радость вскормила ты твоего питомца… Горе, Селтанет, горе! — И они, потрясая костлявыми кулаками, расступились перед всадниками и пропустили перед собой весь отряд.

Молча ехал Гассан по улицам аула. За ним четыре нукера на сплетенных из ветвей чинары носилках несли тело убитого Али. Через седло Гассана был перекинут связанный по рукам и ногам и с головой укутанный в бурку пленник.

Мало ли много ли времени прошло с тех пор, как Миша Зарубин слетел с седла, полузадушенный чеченским арканом, вряд ли мог отдать себе отчет юноша. С той минуты, как горцы окружили его с дикими, торжествующими криками, он точно перестал сознавать действительность. Оглушенный падением, молодой офицер очнулся только тогда, когда его враги были уже далеко от стен маленькой крепости, но где именно, он не понимал: плотно обматывающая его голову бурка мешала ему узнать это. Зато он чувствовал по быстро двигающемуся крупу коня, что его похититель несется во всю прыть, спеша куда-то. Отекшая голова, свешанная с седла, туго перетянутые веревками руки и ноги, какой-то смутный туман в мозгу — все это мешало молодому Зарубину ясно сознавать действительность. Миша очнулся вполне только тогда, когда чьи-то сильные руки подхватили его с седла и опустили на землю… И вмиг наброшенная на голову бурка была сорвана… Ослепительно яркий луч солнца разом ожег его глаза и невольно заставил зажмуриться. Когда он открыл их снова, то увидел, что находится во внутреннем дворе большой сакли. Перед ним стоял Гассан-бек-Джанаида, окруженный своими нукерами. В стороне от них лежали на земле носилки с телом Али. Миша невольно вздрогнул при виде мертвеца и поспешил отвести от него глаза. В эту минуту из толпы выдвинулся тот самый горец, который еще так недавно предлагал да-а-ват маленькой крепости.

— Знаешь ли ты, — начал он, подходя к Мише, коверканным русским языком, — знаешь ли ты, что ожидает тебя, саиб?

Зарубин, едва державшийся на ногах от слабости, собрал все свои силы и смело ответил: