Полковник Ростов - Анатолий Азольский

Ждали прибытия Штауффенберга, Хефтена и Штиффа, звонок из Рангсдорфа — в трубку кричал Хефтен — всех удивил: прибывшие из Ставки не нашли поджидавшего их «мерседеса», и где машина — никто не знал! («Олухи!») Послали другую, причем Штиффа в самолете не оказалось, он остался в Ставке — на растерзание, потому что любой установит, что в портфеле его — следы взрывчатки. Еще до приезда Хефтена и Штауффенберга охране здания дано жесточайшее указание полковника Квирнгейма: перекрыть все входы и выходы, никого к министерству не подпускать, войскам СС оказывать жесточайшее сопротивление.

Приказ Мерца фон Квирнгейма поубавил Крюгелю прыти. Он понуро опустился на стул перед курившим в кресле Ростовым. Предложил бежать, пока не поздно, еще можно беспрепятственно покинуть здание через главный вход, там ждут Штауффенберга и Хефтена, через него впускают вызванных Ольбрихтом офицеров, к тому же вот-вот прибудет Вицлебен. Пока же по коридору шатаются людишки, которые не знают, как вставлять магазин в автомат. Одного малахольного типа он опознал: Фриц Дитлов фон Шуленбург — тот, что совещался на Тицианштрассе 16 июля.

— Господин полковник, — жалко произнес Крюгель, — в демянском котле я стал мудрым, так позвольте дать вам совет и себе заодно: пора отходить под натиском превосходящих сил неприятеля. Короче, чего нам ждать, когда и так все ясно?

— Не все ясно. Не все.

Ясность наступила с приездом Штауффенберга, разъяренного тем, что армия бездействует. Гитлер мертв — орал он на весь этаж, и ему начинали верить. (Уши Крюгеля стояли торчком.) Но выяснилось обстоятельство, многое сказавшее Ростову. Совещание в Ставке из-за визита Муссолини началось на полчаса раньше, не в 13.00, а в 12.30, и не в бункере, а в летнем павильоне; взрыв наблюдали спешно покидавшие Ставку Хефтен и Штауффенберг, в самолет они сели сразу после 13.00. Следовательно, взрыв произошел где-то около 12.40, и тогда разговор Гитлера с Геббельсом мог в 13.00 состояться. Гитлер жив, что бы ни утверждал Штауффенберг. Вся убойная и ударная сила взрыва ушла на разброс дощатых стен.

— Вот теперь все ясно. Он жив, — сказал Ростов, и Крюгелю пришлось вернуть полковнику «вальтер». Ефрейтор сделал движение к двери, приглашая Ростова вместе с ним уходить, скрываться, исчезать, но тот покачал головой, отказываясь.

— Еще не опущен занавес, — сказал он. — Грешно покидать такой спектакль, слишком дорого достались билеты в этот театр. — В нем звучал «Парсифаль», он чувствовал: ноги его обрели прыгучесть, он скоро нырнет — в бездну, он взлетит — к небу. — И тебе, Крюгель, рано уходить. Мало того, что ты русский шпион. Ты еще и доложишь русским в плену, как храбрые немецкие офицеры сражались… неизвестно с кем и неизвестно за что. За такие ценные сведения тебя поощрят. Тебя будут вкусно кормить, тебе будут давать на ночь советскую блокляйтершу, не знаю уж, как ее зовут… Может, напомнишь?

Приободренный Крюгель извлек из памяти несколько русских слов, приобретенных в демянском котле.

— Пионервожатая!

Все реже и реже поднимал он телефонную трубку, ибо знал все наперед, уже после Бамберга постиг невероятную истину: ни при мертвом, ни при живом Гитлере никакой государственный переворот в Германии невозможен! Одиннадцать лет, если не больше, немцев убеждали: они — высшая раса, они — арийцы, народы любых иных национальностей могут быть морально унижены или физически уничтожены, но только не они, немцы, и в июле 1944 года немец в немца стрелять не будет! И эта подспудная мысль засела в мозгах организаторов заговора так крепко, что они не могли в приказах по войскам привести хоть какой-либо довод, дававший им право брать людей под арест, пачками свозить в тюрьму и тем более — стрелять по ним, ограничившись невнятным указанием «подавлять сопротивление». А полиция Хелльдорфа арестовать может только тех, кого арестовал вермахт, никого не арестовывавший.

Все — впустую! Впереди — не просто беда, а гибель, смерть. Горит моторное отделение танка, огонь подбирается к боезапасу, еще немного — и Бендлерштрассе, 11–13 развалится на части.

По-прежнему звучит «Парсифаль», по-прежнему черные лучи прожектора били из светлого мрака преисподней. Вдруг Крюгель принес неприятное известие: появился Тюнген, вызванный Штауффенбергом, поскольку начальник берлинского гарнизона отказывается выполнять приказы. Более того, с Тюнгеном беседует Гизи. Беседа шла минут пятнадцать, после чего Гизи покинул министерство и куда-то уехал. А Тюнген продолжал сидеть в приемной Фромма, никто не пытался разъяснить ему, зачем он понадобился. Точно в таком же неведении оказались несколько вызванных генералов. В кабинете Штауффенберга торчит какой-то тип, которого (уловил Крюгель) называют так: Шванефельд. А по коридору болтается знакомый по Тицианштрассе Йорк фон Вартенбург.

— Шванефельд — это граф Ульрих Вильгельм фон Шверин, вроде бы он адъютант Вицлебена, да это уже никакого значения не имеет… Крюгель, давно хочу спросить вас, как жителя университетского города Лейпциг. Существует миф, легенда, предание, будто лейпцигские студенты пьют и дебоширят больше других. Это так?

Вопрос поставил ефрейтора, бывшего студента, в тупик.

— Пьют, как все. Не больше и не чаще буршей в Гейдельберге, Марбурге, Йене или Виттенберге. Но почему-то, вы правы, лейпцигские всех впереди по дебоширству и неумеренности в питье.

— А кто установил, что пьют они неумеренно?

Крюгель воздел глаза к потолку. Потер лоб, страдальчески выпучил глаза. Помотал головой, отказываясь отвечать.

— Спасибо. Это то, что я хотел узнать.

Тюнгена привел Крюгель, впустил в кабинет, закрыл дверь, и Тюнген ничуть не удивился, увидев поджидавшего его Ростова. Они обменялись улыбками; Тюнген в недоумении повел плечами, тихо поражаясь невиданному в этих стенах беспорядку и тому, что совсем недавно происходило на его глазах. А был арестован Фромм, отказавшийся отдавать приказы и запретивший Ольбрихту и Штауффенбергу вводить войска в центр Берлина. Совсем неожиданную жестокость начинал проявлять Гизи, требуя расстрелов; Фромма и еще кого-то посадили всего лишь под домашний арест, то есть заперли в кабинете. «Цвет нации… — грустно произнес Тюнген, а затем добавил еще одно слово: — Гитлер».

Они понимали друг друга с того вечера в «Эксцельсиоре» и думали сейчас об одном и том же — о десятках поколений немцев, давших миру императоров Священной империи, Лютера, Гете, Баха, Бисмарка и множество им подобных людей, которые не могли не продолжиться Адольфом Гитлером; они, Беки, Манштейны и Браухичи, привели его к власти и, приведя, испугались, увидели со страхом себя в нем и попытались уничтожить, и уничтожили бы давно, но нищий мазилка, унижаемый ими все годы, включая и этот, не верил ни единому слову их, доверяя только пролившим за него кровь полковникам и майорам, и едва не погиб от рук тех, кому он доверял, обыскивать которых запретил.

Сидели, молчали, допивали вино, принесенное хозяйственным Крюгелем. Ефрейтор прибавил к вину новости: Вицлебен прибыл, новый Верховный главнокомандующий, капитан Клаузинг носится вверх-вниз, подавая узлу связи все новые приказы его; бывший обер-бургомистр Лейпцига Герделер уточняет текст обращения к нации, однако спецгруппы радистов почему-то не обеспечивают эфир. Самые интересные события происходят на узле связи: все шифровки в адрес подчиненных Штауффенбергу частей намеренно перепутаны, искажена очередность отправки их телеграфом в округа, приказы идут от имени Верховного главнокомандующего Вицлебена, а сама телеграмма о том, кто ныне во главе вермахта, задержана, и получатели обязаны ни одного приказа Вицлебена не выполнять, да и приказы-то какие-то неопределенные, ни одного четкого указания, кому и как действовать, потому что Гепнер, заменивший Фромма, никогда не ладил с Вицлебеном и сейчас препирается с ним. Сам Вицлебен, сдается, прибыл сюда не для руководства вооруженными силами Германии, а как на праздничный банкет, и поскольку он во главе стола, то возмущается рассадкой гостей, скатерть, оказывается, не той белизны, столовые приборы разложены неверно, да и блюда, судя по запахам из кухни, то есть из кабинетов Штауффенберга и Ольбрихта, явно не соответствуют вкусам его. Единственное, утверждал Крюгель, что понадобится в скором времени, — подписанные Штауффенбергом пропуска для свободного передвижения по городу. В один из них Ростов вписал фамилию Тюнгена, которому рекомендовал отправиться в свой штаб, приказов с Бендлерштрассе не исполнять и вообще забыть обо всем.

Пропуск подействовал, поскольку все караульные посты получили указание: никого не выпускать. Ростов проводил Тюнгена до широкой лестницы центрального входа, здесь постояли, здесь обменялись взглядами, и сказано было Ростовым одно слово — в объяснение того, что происходит на Бендлерштрассе и по всей Германии.