Новый русский и американка - Лилия Беляева

И все-таки меня нет-нет, да и охватит нечаянная, безутешная тоска. И мне вдруг подумается с глубокой, обоснованной печалью: "Ну, зачем, зачем было такому большому, внушительному, обжигающему женскую сущность мужику вообще идти в политику и впустую разбазаривать такие качественные мужские данные?"

Нет, я, кажется, окончательно свихнулась от этих русских! И в моей бедной голове почти совсем уже смешались в одно Ельцин и "новый русский". Может быть, потому, что я не догадалась щелкнуть "Кодаком" своего "нового русского", когда его уводили в наручниках, и теперь у меня нет его фотографии... Но так или иначе, с некоторых пор фотографии русского президента неизменно притягивают меня, а одну, вырезанную из "Лайфа", я даже повесила у себя над столом.

Но хватит об этом. Тем более что я хочу опубликовать этот мой роман в России, а у русских, как известно, не принято, чтобы народ слишком заострял свое внимание на проблемах сексуальных возможностей своих политиков и излишне пытливо задавал себе вопрос, какого именно пола тот или иной демократ или кто там у них еще...

Более того, в одной нашей американской газете промелькнуло сообщение, что буквально на днях российское правительство примет специальное постановление, предписывающее считать, что Б. Ельцин с раннего детства был уже озабочен спасанием всего народа от коммунистов и именно поэтому стал коммунистом, и дети у него, оказывается, вовсе не родные, а приемные, так как, борясь с коммунистами в конспиративном чине коммунистического вождя, он всего себя без остатка посвящал исключительно этой благородной, неутихающей борьбе и в результате не имел ни минуты свободного времени, чтобы снять представительский костюм и переспать с женой.

Я, конечно же, не понимаю этих загадочных русских. Не поняла их и когда приехала в Россию, чтобы издать этот роман на русском языке.

- Почему у вас в Москве столько нищих, грязных, убогих? - спросила я весьма приличного господина в зеленовато-желтоватом костюме от Пьера Кардена, с золотым радиотелефоном в правой руке. Он только что вылез из бирюзово-молочного "ролс-ройса", непринужденно почесывая промежность левой рукой.

- Потому, - ответил мне этот господин, - что в Москве... да и вообще в стране... ещё недостаточно много богатых развелось. Вот когда богатых разведется много-много - нищие поймут, наконец, что богатыми быть гораздо лучше, даже престижнее, чем нищими. Ведь наш особенный чубайсовско-гайдаровско-ельцинский капитализм рассчитан на самых сообразительных...

Я как-то не смогла сразу переварить всю эту обширную и очень любопытную информацию. "Ну, да это все русские, местные дела! - решила здраво. - Пусть они со своим капитализмом сами разбираются. В конце концов им всегда Бжезинский поможет или кто ещё из тех американцев, которые точно знают, как следует России идти или ехать в будущее. А у меня своя задача..."

О да! Моя задача отнюдь не выглядит глобальной, не претендует и на книгу рекордов Гиннеса; но тем не менее она мне исключительно дорога. Я жажду всем своим истомившимся, пылающим существом заполучить в свои заповедные глубины все мужское великолепие "нового русского", продолжающее сиять мне опалово и первозданно из тьмы неизвестности и надежды. В моих ушах звучат, не утихая, его последние неистовые, упоительные слова - это когда его уводили в наручниках: "Мне хочется продолжить наш с тобой уик-энд, красотка! Я, пожалуй, ещё не распробовал все блюда". И как он бессознательно сексапильно улыбнулся при этом, с какой чарующей, неистребимой непосредственностью...

Кстати, эта его улыбка местами напомнила мне улыбку моего президента Билла. Он примерно так улыбнулся, когда пообещал, что Ираку от Америки достанется... Или когда ещё кому-то пригрозил всей нашей огромной, выдающейся Америкой, исключительно передовой, непобедимой, необгоняемой ни справа-налево, ни слева-направо. Не помню точно... Но что было - то было.

Я, конечно, очень, очень большая патриотка Америки, до такой степени патриотка, что, признаюсь, одно время, закрыв глаза и занимаясь любовью с каким-нибудь даже совершенно случайным партнером, я вполне представляла себя на месте Хиллари, средь душисто-ароматных сугубо эксклюзивных президентских простыней и получала максимум удовольствия... Да, да, рыжеватый веселун Билл мне очень и очень импонировал, и даже его бело-синие кеды, в которых он бегал вокруг Белого Дома, способны были обнаружить в своих очертаниях такое свежее, невольно влекущее мужское обаяние, что я плавным, нечаянным, абсолютно девственным жестом прикладывала свою трепетную, душистую ладонь к своему самому сокровенному, неуемному местечку, которое - так мне чудилось - вот-вот и вспыхнет оранжевым, почти под цвет волос Билла пламенем, конечно, совершенно неуместным в публичных местах...

И я, конечно, ужасно обиделась на Монику Левински! Ужасно-преужасно! Ей ли, этой мымре, предательнице, олицетворять любимую женщину президента Америки!

Но подумавши, поразмышлявши, я вдруг препреужасно пожалела эту самую пресловутую Монику. Я даже решила написать ей письмо и написала черновичок. Вот оно:

Письмо к Монике Левински в связи с её платьем, испачканным спермой Билла Клинтона.

"Милая Моника!

Что же доказал твой роман с Биллом, на мой взгляд? Только то, что американские мужчины до бровей набиты политикой, карьеризмом и словоблудием, а потому грош им цена!

Подумать только! Даже президент Америки не способен заниматься сексом самоотверженно, основательно, напрочь отвлекаясь от нелепых подробностей текущей политики, а только, стыд-то какой! - урывками, на ходу, набегу!

Бедная, бедная Моника! А ты, я уверена вопреки всяким газетно-журнальным сплетням, так хотела увидеть в Билле образец истинного гурмана по отношению к твоим девичьим прелестям! Ты так жаждала ощутить всем своим пылающим организмом его могучее любовное безрассудство, способное затмить в его памяти мысль, что он - президент Америки!

Ах, Моника, Моника! Не там, не у нас в Америке, водятся нынче настоящие, стопроцентные мужчины, а совсем в другом месте.

Увы! Наши славные мужчины перешли на кнопки, а без кнопок у них ничего не получается. Они, эти убогие импотенты, почему бомбили Югославию? Да потому что с помощью компьютерных кнопок, таким вот, истинно извращенным способом, пытались добиться от своих вялых, тряпичных членов хотя бы намека на оргазм!

Так где надо искать в наше полубезумное время истинных, высокосортных мужчин? Ты, может быть, думаешь, что где-нибудь в диких прериях, в Мозамбике или Японии? Нет и нет, наивная Моника! Путем многих проб и ошибок я обнаружила, что ни француз, ни индус не способны воспламенить в женщине женское, возжечь в клетках её тела неугасимый огонь желаний и мчаться за избранником сломя голову и забыв всякую осмотрительность и стыд .

Ты вся в нетерпении? Ты ждешь, когда я, наконец, скажу тебе, кто же, кто самый из самых? Крутой, необузданный, брутальный, неистовый?

Русский, Моника! Только русский!

И мой тебе бескорыстный совет - тотчас садись в самолет и лети в Россию, в Москву, где русские попадаются почти на каждом шагу. Верь мне, ты найдешь здесь и только здесь того, кто заставит тебя по-хорошему, по-женски обезуметь.

Поверь мне, русскому нужна одна секунда, в крайнем случае, две, чтобы ты, взглянув на него, тотчас ощутила - секс ударил тебе в голову как тугая струя из брансбойта.

А что, скажи, нужно ещё нам, женщинам?! Да, Моника, да! после того, как я узнала, на что способен этот невероятный "новый русский", когда я как-то сумела забыть, что, в сущности, пятки у него оставались грязными, мой живой, интригующий женский интерес к Биллу пропал... Билл стал для меня похож только на большого, упитанного ребенка с саксофоном вместо соски, и не более того... Вообще внутри меня произошла резкая переоценка ценностей... Даже Саддам Хусейн в своем лихо надвинутом на черную, изысканно сексапильную бровь берете перестал возбуждать в той мере, в какой возбуждал прежде даже вопреки каким-то там сложноватым отношениям между нашими двумя странами. Хотя время от времени, признаюсь, его типично мужское тело, притягательно грозно затянутое в военную форму с погончиками, невольно воздействует на всегда трепетные нервные окончания во всех типично женских, пронзительно отзывчивых местечках моего сложно-сочиненного и одновременно сложно-подчиненного организма.

Никто, никто не может выдержать хоть какое-то сравнение с моим невероятным, блистательным, незабвенным "новым русским" - ни президенты, ни короли, ни шварцнеггеры, ни тем более простые смертные, - я убеждена в этом, потому хотя бы, что никто из них не способен сочетать яростную стрельбу с не менее яростным оргазмом...

Да что говорить, мне нет другого выхода, как только искать своего восхитительного, уникального "нового русского", а пока вспоминать с невыразимой тоской и невольными, разрывающими душу стонами, как он, безо всякого видимого напряжения, умел разом разбрызгивать огонь и сперму, сперму и огонь... О! Это что-то!