Русская революция. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин

Сам парламент был практически отстранен от власти, в Англии был образован «Военный кабинет», в составе 11 человек, являвшийся по сути директорией. «Во время войны в Англии, — отмечал этот факт У. Черчилль, — небольшой Военный кабинет фактически управлял страной, а Кабинет министров в полном составе не имел большого значения»[485].

Во Франции в ноябре 1917 г. к власти был приведен премьер-министр Ж. Клемансо, который выступая от имени своего правительства, заявлял: «Мы представляем себя вам (депутатам) с единственной мыслью — о тотальной войне. Вся страна становится военной зоной. Все виновные будут немедленно преданы суду военного трибунала…». Цель одна: «Нет измене, нет полуизмене… Страна будет знать, что ее защищают»[486]. Французский дипломат в России Л. Робиен, в своем отклике на это решение, отмечал: «К сожалению, потребовалось четыре года поражений и столько смертей, чтобы понять, что анархия недопустима на войне и что должен быть командующий, чьи решения выполнялись бы всеми беспрекословно… Какой урок для демократов!»[487]

Неслучайно У. Черчилль полностью разделял опасения Николая II: «Он видел так же ясно, как и другие, возрастающую опасность. Он не знал способа ее избежать. По его убеждению, только самодержавие, создание веков, дало России силу продержаться так долго наперекор всем бедствиям. Ни одно государство, ни одна нация не выдерживали доселе подобных испытаний в таком масштабе, сохраняя при этом свое строение. Изменить строй, отворить ворота нападающим, отказаться хотя бы от доли своей самодержавной власти — в глазах царя это означало вызвать немедленный развал. Досужим критикам, не стоявшим перед такими вопросами, нетрудно пересчитывать упущенные возможности. Они говорят, как о чем-то легком и простом, о перемене основ русской государственности в разгар войны, о переходе самодержавной монархии к английскому или французскому парламентскому строю…».

«Следует, однако, отметить, — дополнял П. Барк, — что Государь, не желая слушать советников, которые стояли за изменение политики в более либеральном направлении, оставался одинаково глух и к советам, которые исходили из лагеря крайне правых»[488]. Таким советом являлась, например, записка, поданная в ноябре 1916 г. Николаю II от правой группы Римского-Корсакова, в которой предлагалось: «назначить на высшие посты министров, начальников округов, военных генерал-губернаторов лиц, преданных царю и способных на решительную борьбу с надвигающимся мятежом. Они должны быть твердо убеждены, что никакая примирительная политика невозможна. Заведомо должны быть готовы пасть в борьбе и заранее назначить заместителей, а от царя получить полноту власти. Думу распустить без указания нового срока созыва. В столицах ввести военное положение, а если понадобится, то и осадное…»[489]. К более жёстким мерам призывала и императрица Александра Федоровна: «Если мы хоть на йоту уступим, завтра не будет ни Государя, ни России, ничего!.. Надо быть твердыми и показать, что мы господа положения»[490].

Игнорирование Николаем II, советов исходящих из правых кругов, очевидно было вызвано не его слабостью, а объективной оценкой существовавших условий, в которых одна только попытка введения военной диктатуры неизбежно, вызвала бы такой революционный взрыв, который бы окончательно снес не только династию, привилегированные и имущие классы, но и все государство: невозможно одновременно вести две тотальных войны на два фронта — внешний и внутренний.

Несмотря на мягкость характера Николая II, его позиция, в вопросе о «министерстве общественного доверия», отличалась ответственностью и проницательностью. Этот факт подтверждал и непосредственно присутствовавший при подписании отречения Главком Северного фронта ген. Н. Рузский, который позже в интервью журналистам пояснял причины колебаний Николая II: «Основная мысль государя была, что он для себя ничего не желает, ни за что не держится, но считает себя не вправе передать все дело управления Россией в руки людей, которые сегодня, будучи у власти, могут нанести величайший вред родине, а завтра умоют руки, «подав с кабинетом в отставку»… Государь перебирал с необыкновенной ясностью взгляды всех лиц, которые могли бы управлять Россией в ближайшие времена в качестве ответственных перед палатами министров, и высказал свое убеждение, что общественные деятели, которые несомненно, составят первый же кабинет, — все люди совершенно неопытные в деле управления и, получив бремя власти, не сумеют справиться с задачей…»[491].

Хлебный бунт

Подобного рода стихийные выступления голодных масс явятся первым и последним этапом по пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех — анархической революции.

Агентурное донесение по Петрограду от 25 января 1917 г.[492]

«Вспыхнувшая в конце февраля 1917 года революция не была неожиданностью. Она казалась неизбежной, — вспоминал правый кадет кн. В. Оболенский, — Но никто не представлял себе, как именно она произойдет и что послужит поводом для нее… Революция началась с бунта продовольственных «хвостов»… Все были уверены, что начавшийся в Петербурге бунт будет жестоко подавлен…»[493].

23 февраля — на следующий день после отъезда Николая II из Петрограда в Ставку[494], рабочие вышли на улицы с единственным лозунгом — «Хлеба!» Ранее, отмечал лидер эсеров В. Чернов, «ни большевики, ни меньшевики, ни Рабочая группа, ни эсеры, как по отдельности, так и общими усилиями не смогли вывести на улицу петроградских рабочих. Это сделал некто куда более могущественный: Царь-Голод»[495].

«Вчера были беспорядки на Васильевском острове и на Невском, потому что бедняки брали приступом булочные. Они вдребезги разнесли Филиппова, и против них вызвали казаков, — сообщала 24 февраля Александра Федоровна своему мужу, — … Все жаждут и умоляют проявить твердость». 25 февраля: «…Хулиганское движение, мальчишки и девчонки бегают и кричат, что у них нет хлеба… Если бы погода была очень холодная, они все, вероятно, сидели бы по домам…»[496].

Министр земледелия А. Риттих объяснял срыв снабжения Петрограда сильными морозами и снежными заносами, утверждалось, что вагоны с хлебом застряли в пути из-за снегопадов[497]. При этом Риттих 23 февраля с трибуны Государственной Думы указывал: «Взгляните на витрины гастрономических магазинов: все там есть, откуда-то подвозится, подвозится постоянно, а тут же рядом черного хлеба нет. Само собою разумеется, это не может не раздражать обывателя. И вот надо бы, гг., прекратить это безобразие, прекратить эту — непростительную в военное время роскошь, прямо воспретить подвоз новых предметов роскоши, подвоз предметов роскошного продовольствия, но прежде всего надо настаивать, чтобы хлеб был, черный хлеб. Если надо идти на известные жертвы, то надо на них пойти»[498].

В то же время, 23–25 февраля министр внутренних дел А. Протопопов и командующий войсками Петроградского военного