Владигор и Звезда Перуна - Сергей Махотин

— А ты не боишься разве?

— Боюсь. Но мне-то легче, меня мой камень хранит. — Он хотел тронуть кошель под рубахой, но посмотрел на свои грязные руки и покачал головой. Потом попросил: — Помоги мне.

— Сыночек, да я жизни не пожалею ради тебя! — простонала Евдоха. — Только прикажи…

— Сначала убери нож, — сказал Дар с опаской. — Я не хочу к нему прикасаться и видеть его не хочу. — Евдоха поспешно завернула нож в лист лопуха и засунула под крыльцо. — А теперь возьми питье для козленка и держи ему голову, чтоб не захлебнулся.

Козленок никак не отреагировал, когда она подсунула ему к губам плошку с грязно-серым отваром. Дар пристроился сбоку и начал обмазывать гноящиеся раны коричневой жижей из второй плошки. «И как ведь не противно ему», — невольно поморщилась Евдоха. Коза стояла рядом и внимательно наблюдала за действиями людей.

— Сынок, он не пьет, — пожаловалась Евдоха.

— Пока и не нужно, — откликнулся Дар. — Пусть сперва надышится.

Глаза козленка были по-прежнему закрыты. Держать его голову, наклонившись, было неудобно, у Евдохи заныла спина, и она опустилась на колени в росу, все еще прохладную, несмотря на солнечное утро. «А мальчик-то мой в одной рубашечке мерз…» — сокрушалась она.

Козленок вдруг фыркнул, забрызгав ей поневу, и приоткрыл глаза. Дар обмазал его шею остатками жижи, вытер руки о траву и встал напротив козленка. Тот опять фыркнул, его вертикальные зрачки расширились, и он немного отпил из плошки.

— Теперь он сам будет уменьшать свою боль, — сказал Дар. — Но если до вечера не выпьет отвар, он умрет.

— А та боль, что ты взял у него?.. — неуверенно спросила Евдоха.

— Я бросил ее в лесу, — ответил Дар. — Со мной все хорошо, но я хочу спать.

Евдоха наконец накинула на него платок, обняла за плечи и повела в избу. Он покорно дал раздеть и умыть себя и опять казался ей обычным мальчиком, усталым и беспомощным, именно таким она его и любила больше всего. В избе все еще стоял сильный грибной дух.

— И чего это ты такого набрал? — покачала головой Евдоха, укладывая Дара на лавку и накрывая ему ноги лисьей шубейкой поверх одеяла.

— Я не знаю, как они зовутся, — пробормотал он. — Человеку лучше их не есть. Они почти такие же ядовитые, как когти той птицы. Зачем ты спрашиваешь? Если б меня не было, ты бы нашла их сама…

— Да что ты, как бы я их нашла?.. — удивилась она и замолчала. Дар уже крепко спал.

«Почему он так сказал?» — думала Евдоха, уже зная, что он прав. Она бы тоже смогла вылечить козленка. Ну, может быть, как-то по-другому, не так, как мальчик. Как же смела она взвалить такой груз на его плечи!.. Она почувствовала жгучий стыд, кровь ударила ей в лицо.

«Ведьма! Бей ведьму!..» — предупреждающе всплыли в памяти злобные крики.

Евдоха вдруг тоже озлилась: «Пусть! Пусть я ведьма! Ну и что? Зато я не такая, как вы! Я больше не стану бояться вас!»

Евдоха ухватилась обеими руками за прожженный стол и оттащила его в сторону. Оплавившее земляной пол колесо Перуна было четким и незатоптанным. Евдоха легла на него спиной, раскинув руки и глядя вверх широко раскрытыми глазами.

«Всемогущие боги! Я, ведунья Евдоха, отторгнутая и прозревшая, благодарю вас за бесценный дар и принимаю его!»

Снаружи зашумел ветер. Дверь в избу с силой захлопнулась и вновь распахнулась. Колесо под Ев-дохой начало вращаться, и она слилась с ним воедино, пронзенная всеми шестью спицами. Крыша раскрылась. Из клубящейся мглы появилось красивое лицо с ледяным взором.

«Не делай этого!..»

«Прочь!» — приказала Евдоха, и лицо исчезло. Вместо него появилось другое, доброе и усталое.

«Доченька, бедная ты моя…»

«Мама?..»

«Теперь никто не посмеет тронуть тебя. Ты теперь заговоренная. Ты, изба и даже коза».

«Лерия?!»

Лица начали сменяться одно за другим, и уже были они незнакомыми, никогда не виденными Евдохой. Седобородый старик с мудрыми проницательными глазами. Благородные черты старой женщины, озабоченной и удивленной. Синеглазый красавец князь, похожий на ее мальчика. Заросший щетинистой бородой и немного потешный уродец со взором, полным живого любопытства. Все эти лица не внушали ей опасения.

Затем перед ней возник лес, густой и мрачный настолько, что нельзя было рассмотреть, что таится в его чащобе. Лес растворился во мгле, и Евдоха увидела голую высокую гору со змеевидной каменной лестницей. Гора стала менять очертания и превратилась в громадный дворец со множеством башен, устремленных в небо острыми и длинными куполами. Потом и дворец исчез, и больше она ничего не увидела, кроме желтизны песчаной пустыни. В глаз ей попала песчинка, Евдоха заморгала и села, утирая выкатившуюся слезу.

В избе было сумрачно, день клонился к вечеру. На лавке по-прежнему лежал Дар, но не спал, а с интересом глядел на Евдоху. Тут и она сообразила, что сидит не на скамье, а на земляном полу и выглядит со стороны, наверное, странно. Она поднялась на ноги и посмотрела вниз. Знака Перуна не было, лишь большая круглая вмятина осталась на полу, как будто с этого места недавно убрали мельничный жернов.

Евдоха услышала чьи-то мягкие шаги и обернулась к двери. В полутемную избу вошло и остановилось чудное пятнистое существо. Оно тихо мекнуло, и Дар засмеялся.

Это был козленок.

Огромная, в полнеба, желто-бурая туча приползла с востока и нависла над Дрянью. По всей деревне завыли собаки.

— Уймись, проклятая! — Саврас огрел плетью свою сторожевую суку. Та взвизгнула и, поскуливая, забилась в конуру. В приоткрытые ворота проскользнула Настырка, покосилась на конуру и засеменила через двор к хозяйской избе. Саврас сплюнул. — Не замедлит явиться, когда за стол пора садиться! Эх, не той сучке по заднице врезал!..

Трое его сыновей, насаживающие на тележную ось подновленное колесо, громко заржали. Настырка сделала вид, что не расслышала.

— Гроза-то какая надвигается! — заохала она, войдя в избу. — Я уж, Лушенька, пережду ее у тебя, боюсь, до дому не добегу.

— Пережди, чего ж, — кивнула хозяйка, накрывая на стол. — Обедать сейчас сядем. Грома-то я не слыхала.

— А собаки-то, собаки так и заходятся, — продолжала Настырка. — Беду чуют.

— Ну тебя! — отмахнулась Лукерья. — Дождика бы хорошо, месяц, как ни капли не упало. Земля-то распахана, засеяна, хоть с ведром бегай поливай.

— Погоди, вот-вот хлынет. А я знаешь видела чего?

— Чего еще?

Настырка округлила глаза и выпалила:

— Птицу о двух головах! Низко летела, по сторонам зыркала. Потом за рекой скрылась. Через какое-то время гляжу — возвращается. А голова-то одна!