Владигор и Звезда Перуна - Сергей Махотин

Слева он увидел деревню, растянувшуюся вдоль реки. За деревней начинался лес, чересчур, пожалуй, густой и мрачный. Лес на правом берегу был пореже. Он увидел круглую солнечную поляну с избушкой посредине и, спустившись чуть ниже, заметил маленького козленка, беззаботно щипавшего траву. Людей видно не было, за козленком никто не присматривал. Ворон ощутил томление во всем теле и легкую щекотку под когтями. Не желая бороться с искушением, он бросился вниз.

То, что он не рассчитал своей силы, ворон понял очень скоро. Приподняв козленка над землей, он не удержал его и, все еще сжимая в когтях клочья козлиной шерсти, опустился рядом. Обезумевшее животное устремилось к лесу, но, не добежав, повернуло назад, к избушке, и ворон, воспользовавшись неразумностью жертвы, легко настиг ее. На этот раз он не стал поднимать козленка в небо, а повалил его, добираясь когтями до горла и нанося по его голове сильные удары обоими клювами. Тот кричал и лягался, слабея и задыхаясь. Молодая кровь опьянила ворона, и он не сразу понял, откуда исходит опасность.

— Отпусти! Отпусти его!

Ворон повернул правую голову. К нему, размахивая руками, бежал худой мальчишка. Ворон хрипло каркнул и со злорадством усмехнулся про себя, когда тот испуганно остановился.

— Отпусти… — повторил мальчик дрожащим голосом и вдруг швырнул в птицу каким-то острым предметом, который держал в руке. Правая воронья голова пригнулась, но левая неожиданно поднялась и уставилась на маленького человека со злобным любопытством. Острие отточенного метательного ножа, блеснув на солнце, вонзилось ей в череп.

Дикий вопль разнесся по поляне. Ворон, хлопая крыльями, тяжело взлетел и вновь опустился на землю. Он опрокинулся на спину и, вцепившись когтями в костяную рукоять, выдернул нож и отбросил его в сторону человека, будто желая нанести ответный удар. Ворон встал на ноги, раскинул крылья, и его правая голова пристально посмотрела на мальчика. Было непонятно, то ли хищник готовится отразить новое нападение, то ли сам собирается напасть, то ли навеки пытается запомнить лицо своего врага. Левая голова безжизненно свисала на короткой шее, трава под ней почернела от крови. Мальчик вытянул вперед руку и разжал пустую ладонь. Ворон отшатнулся, затем побежал в сторону, взлетел и скрылся за верхушками сосен.

Евдоха окончательно поправилась куда раньше, чем козленок. У того на шее, хребте и боках выпала шерсть, раны от когтей воспалились и начали гноиться. Козленок перестал есть, ослаб и, наконец, лег на живот, не в силах больше подняться. Коза ходила вокруг него и непрерывным меканьем, наводящим на Евдоху тоску, пыталась ободрить свое дитя.

На следующее утро, проснувшись, Евдоха обнаружила, что Дара нет в избе. Она торопливо оделась и вышла на крыльцо. Мальчик лежал в холодной росистой траве рядом с козленком и обнимал его рукой. Глаза у обоих были закрыты.

— Сыночек, ты же застудишься! — ахнула Евдоха.

Дар открыл глаза и поднялся. Евдоха сдернула с плеч теплый платок и попыталась укутать им мальчика, но тот жестом остановил ее:

— Сейчас нельзя. Я взял часть его боли. Дай мне лукошко.

Растерянная Евдоха, сама не зная почему, повиновалась и вынесла из клети берестяное лукошко с оторванной ручкой. Дар велел бросить его ему, поймал лукошко на лету и зашагал в сторону леса. Сквозь мокрую рубаху просвечивали худые мальчишеские лопатки.

Евдоха спохватилась, что опять, в который раз уже, действует помимо собственной воли. Уверенность мальчика в правомерности своих поступков лишала ее всякого сопротивления. «Однажды он вот так же уйдет и не вернется, — подумала она с горечью. — А я и помешать не смогу, так и буду столбом стоять…»

Ей ночами снился один и тот же сон. Какая-то королевична неписаной красоты протягивает руки к ее мальчику, и тот покорно идет к ней. «Это не мама!» — кричит ему Евдоха. «Я знаю», — отвечает Дар. «Ему больше не нужна мама, — улыбается холодной улыбкой королевична. — Ему нужна я». — «Неправда, ты хочешь погубить моего мальчика!» — Евдоха хочет побежать и заслонить Дара от нее, но ноги начинают увязать в зыбучем песке. «Молчи, женщина, — королевична перестает улыбаться. — Он не должен об этом знать…» Сон обрывался, и Евдоха просыпалась с бьющимся сердцем, не зная, как растолковать привязчивый кошмар, и боясь его растолковывать. А утром она стряхивала со ступней прилипшие желтые песчинки, с беспокойством поглядывая наверх: не из прохудившейся ли крыши насыпало?..

Дар, к большому облегчению Евдохи, пробыл в лесу недолго. Он вернулся с лукошком, наполовину наполненным тонконогими грибами с осклизлыми фиолетовыми шляпками. Деревенские девки называли такие грибы соплюхами и не то что не собирали — прикасаться к ним брезговали. Дар вошел в избу, снял с полки медный котелок, высыпал туда грибы, залил водой и поставил на печь. Вскоре вода забулькала, и изба наполнилась приторным грибным запахом. Мальчик умело, будто всю жизнь стряпней занимался, снял ложкой с кипящего варева слой серой мылкой пены, помешал в котелке и накрыл его крышкой. Затем взял пустое лукошко и вышел на поляну. Евдоха, сложив на груди руки, всюду следовала за ним и ни о чем не спрашивала. Дар обошел жеребца, свободно щипавшего траву (его никогда не привязывали и не стреноживали), и остановился возле кучи свежего конского помета. Евдоха лишь вздыхала, глядя, как ее мальчик наполнил пол-лукошка дымящимися кругляшками и вновь пошел к избе. Евдоха шагнула следом и вдруг споткнулась. Скрытая травой, из земли торчала белая рукоять знакомого ножа. Она осторожно подняла его.

Тем временем Дар уже сцедил отвар из котелка в две глиняные плошки. В одну он бросил несколько головок клевера и вылил полкружки козьего молока. В другую вывалил помет из лукошка и, обжигаясь, принялся разминать его, превращая отвар в коричневую жижу.

— Я желание загадал, — сказал он подошедшей Евдохе. — Если козленок исцелится, то и конь пусть вспомнит, что с нами было. Я же маленький был, ничего не видел, только слышал все.

— Что же ты слышал?

— Волчий вой, лошадиный топот, змеиное шипение, шорох песка, голоса разноязыкие. Но дороги-то я не видел, как же мы обратно пойдем? А конь ничего не помнит. По-моему, от страха.

— А ты не боишься разве?

— Боюсь. Но мне-то легче, меня мой камень хранит. — Он хотел тронуть кошель под рубахой, но посмотрел на свои грязные руки и покачал головой. Потом попросил: — Помоги мне.

— Сыночек, да я жизни не пожалею ради тебя! — простонала Евдоха. — Только прикажи…

— Сначала убери нож, — сказал Дар с опаской. — Я не хочу к нему прикасаться и видеть его не хочу. — Евдоха поспешно завернула нож в лист лопуха и засунула под крыльцо. — А теперь возьми питье для козленка и держи ему голову, чтоб не захлебнулся.