Сципион Африканский. Победитель Ганнибала - Бэзил Харт

Энтузиазм народа был так велик, что он мог получить титул гораздо более весомый, чем любое прозвище, сколь угодно почетное. Мы знаем из речи Тиберия Гракха в самый черный час карьеры Сципиона, что народ требовал сделать его пожизненным консулом и диктатором, и Сципион сурово упрекал народ за стремление наделить его, если не по имени, то по сути, царской властью. Аутентичность факта подтверждается тем, что Гракх тогда упрекал его в презрении к власти трибунов. Из его речи мы узнаем также, что Сципион «воспрепятствовал тому, чтобы его статуи были воздвигнуты в комициях, на рострах, в здании сената, в Капитолии, в капелле храма Юпитера, и помешал провести декрет, по которому его образ, в одеянии триумфатора, выносился бы в процессии из храма Юпитера… Такие частности, которые признает даже враг, упрекающий его… показывают необычное величие духа, ограничивающего почести своим положением как гражданина» (Ливий).

Найдется ли во всей истории еще один человек, который оттолкнул бы такой грандиозный приз, когда он был не просто в пределах досягаемости, когда его навязывали ему? Пример Цинцинната, вернувшегося на свою ферму после выполнения своей диктаторской миссии, бессмертен, однако Сципион не просто повторил, но затмил его. Для кого искушение было сильнее — для одного из племенных вождей, подчинившегося традициям примитивного государства, или для высококультурного и честолюбивого светского человека, получавшего царскую власть над высокоцивилизованной державой? Сравните действия Сципиона со зрелищем Цезаря, неохотно отвергающего, под стенания толпы, царскую диадему, предлагаемую своими сторонниками по предварительному сговору. В оценке великих мировых деятелей, не считая чисто религиозных, мы склонны основывать наши оценки, главным образом, на конкретных достижениях и величии ума, пренебрегая моральными ценностями и нарушая тот баланс между тремя сферами, который так важен для политики в условиях мира или войны. Даже проверка достижений опирается на количественные, а не на качественные оценки. Факт, что Цезаря знают все, а Сципион в глазах среднего образованного человека — это немногим более, чем просто имя, курьезным образом отражает наши исторические стандарты, ибо один положил начало мировому господству римской цивилизации, а другой вымостил ей дорогу к упадку.

Сколь ни экстраординарным кажется благородство духа, приведшее Сципиона к такому самопожертвованию, оно кажется еще выше ввиду его возраста. Можно понять человека, который на закате жизни достиг философского взгляда на честолюбивые цели и презрел, исходя из опыта, их обманный блеск. Но человек, который в тридцать пять лет достиг гималайских вершин успеха и славы и сделал то же самое, есть чудо человеческой природы. Неудивительно, что его соотечественники постепенно перешли от обожания к мелочным придиркам; неудивительно, что историки забыли его, ибо такая возвышенность духа находится за пределами понимания рядовых людей — а обычные люди ненавидят то, чего не могут понять.

Глава 13

СИЕСТА

Побыв в течение восьми лет центральной фигурой в жизни Рима, Сципион затем и вплоть до конца жизни лишь изредка появляется на исторической сцене. Он спас Рим от угрозы физического уничтожения и теперь, удалившись в частную гражданскую жизнь, стремился спасти его от моральных опасностей. Если человек, который достиг таких недостижимых высот славы, мог отбросить собственные амбиции и интересы и показать, что государство значит больше, чем отдельный человек, пример мог бы повлиять на позднейшие поколения. Высшее самопожертвование было одной из величайших моральных сил в развитии мировой цивилизации. Но сила сципионовского примера была, к несчастью, затемнена эгоистическими амбициями таких людей, как Марий, Сулла и Цезарь.

Проследить последнюю и самую длительную часть его карьеры трудно — занавес поднимается только над рядом коротких сцен. Мы слышим, что он озабочен расселением своих солдат; каждому из его испанских и африканских ветеранов выделяется земля из расчета два акра за каждый год активной службы. Затем, на три года после Замы он был избран цензором — должность, которая не только относилась к самой высшей магистратуре, но считалась вершиной политической карьеры. Как подразумевает титул, цензоры, которых было два, проводили ценз — перепись граждан, которая была не просто регистрацией, но давала случай проверить обстоятельства общественной и частной жизни. Цензоры тогда издавали эдикты, касающиеся моральных правил, соблюдения которых намеревались требовать, наказывали за неправильное поведение и выбирали новых членов сената. Цензоры ни перед кем не несли ответственности за свои действия, а единственным ограничением было запрещение перевыборов и то, что ни один акт не был действителен без согласия обоих цензоров. Период пребывания Сципиона в должности был, кажется, отмечен необычной гармонией и чистыми страницами, касающимися наказаний.

Мы должны подождать 192 г. до н. э., прежде чем мы слышим о нем снова, и еще раз инцидент является ярким примером великодушия и широты взглядов. В течение семи мирных лет после Замы Ганнибал обратил свой гений к новым целям — восстановлению процветания Карфагена и улучшению администрации. Но своими усилиями он вызвал зависть многих соотечественников. В попытках оградить свободу народа он прекратил злоупотребления судебной властью, которые напоминали худшие дни Венецианской республики. Обнаружив, что государственный доход не позволяет выплачивать римлянам ежегодную контрибуцию без новых налогов, он расследовал жульничество, укоренившееся в администрации. Грабители общества объединились с шайкой судей, настраивая римлян против Ганнибала.

Римляне, страх которых перед великим карфагенянином не угас, ревниво и недоверчиво наблюдали за коммерческим возрождением Карфагена. Они охотно ухватились за предлог для вмешательства. Из Ливия, однако, мы узнаем, что «этому долго и энергично противодействовал Сципион Африканский, который думал, что в высшей степени несовместимо с достоинством римского народа становиться на сторону врагов и обвинителей Ганнибала; вмешивать государственную власть во фракционную борьбу карфагенян, не считая достаточным победить этого полководца на поле боя, но сделавшись как бы его обвинителями в судебном процессе…». Оппозиция Сципиона оттянула, но не смогла остановить жажду мести у маленьких людей — консулом был Катон, — и в Карфаген было отправлено посольство, чтобы привлечь Ганнибала к суду. Последний, поняв тщетность участия в процессе, решил бежать, пока не поздно, и отплыл в Тир, оплакивая несчастья своей страны чаще, чем свои собственные.

В начале следующего года Сципион был второй раз избран консулом, и, по совпадению, вместе с ним избрали Тиберия Лонга — их отцы были избраны вместе в первый год войны с Ганнибалом. Второе консульство Сципиона не отмечено заметными событиями — по крайней мере, в военном смысле, ибо сенат решил, что, поскольку за рубежами не видно непосредственной опасности, оба консула должны остаться в Италии. Сципион энергично боролся с этим решением, хотя и склонился перед ним, и еще раз история подтвердила его дальновидность и глупость близорукой выжидательной политики римских сенаторов.

В течение интервала между Замой и вторым консульством Сципиона Рим ввязался в борьбу в Греции. Свобода действий, которую дала Зама, вместе с некоторыми более ранними факторами, позволила переориентировать внешнюю политику. Со времен войны с Пирром Рим шел к неизбежному конфликту с Ближним Востоком. Здесь имелись три великие державы, оставшиеся со времен раздела громадных владений Александра Македонского — Македония, Египет и Сирия, или, как ее тогда называли, Азия.

С Египтом Рим заключил союз восемьдесят лет назад, и союз этот был сцементирован коммерческими связями. Но Филипп V Македонский заключил союз с Ганнибалом, и, хотя помогал он ему скорее на словах, чем на деле, угроза нападения на Италию заставила римлян, с помощью коалиции греческих государств, начать операции против него. Истощение ресурсов в других местах заставило Рим в 205 г. до н. э. ухватиться за первую же возможность и заключить ненадежный мир. Пока Рим был занят борьбой с Ганнибалом, Филипп договорился с Антиохом Сирийским о захвате и разделе владений Египта.

Но после Замы Рим был в состоянии ответить на призыв союзника и желал также отомстить за нарушение нейтралитета Филиппом, пославшим четыре тысячи македонцев, чтобы помочь Ганнибалу в финальной битве. Сенат, однако, смог убедить народное собрание, желавшее насладиться плодами мира, только несуществующей угрозой немедленного вторжения Филиппа в Италию. У Киноскефал легион разгромил фалангу, и Филипп был вынужден примириться с условиями, низводящими Македонию на уровень второстепенной державы. Как Карфаген, она лишилась зарубежных владений, и ей запретили объявлять войну без санкции Рима.