Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций» - Валерий Храмов

Закончив, подскочил и проделал обратную дорогу на сцену, не забыв прихватить с собой стул. Не стал искать ноты, был уверен, что смогу сыграть на память. Убедился, что Оля на месте и ждет свой выход. Сел за инструмент и медленно-медленно, как бы подбирая мелодию, начал играть вступление к романсу. Оля, по-прежнему стоящая в предбаннике, без слов поняла, что нужно делать: павою, пока шла музыка вступления, неслышной походкой подошла к инструменту и чуть медленнее, чем обычно начал петь стихи Тургенева:

Утро туманное, утро седое,

Нивы печальные, снегом покрытые.

Нехотя вспомнишь и время былое,

Вспомнишь и лица, давно позабытые …

Оля еще не победила волнение. Заданный мною темп был медленноват, но она справилась, добавив выразительность, чуть жестикулируя, и пела романс так, что можно было сказать — декламировала стихи, забыв про вокал. Выходило очень красиво и оригинально, не так как обычно, и мне это нравилось. Особенно удался последний куплет: она прощалась со своей любовью. Прощание сопрягалось с воспоминанием о самом дорогом, ставшим уже Небесным:

Многое вспомнишь родное, далекое,

Слушая говор колес непрестанный,

Глядя задумчиво в Небо широкое…

Последнее слово было сказано — пропето с такой пронзительной проникновенность, что я не стал играть четыре завершающих такта романса, которые повторяют вступление. Просто тихо — тихо взял завершающий аккорд, замерев вместе с певицей…

Публика выдержала паузу(!) и дружно поблагодарила нас аплодисментами, как показалось, искренними. Стало ясно, что все плохое осталось позади. Мероприятие состоится. Более того — превращается в концерт. А это уже новый уровень, это победа! Оля сама подбирала романсы. В какой-то момент я вспомнил о том, что жанр нашего выступления лекция-концерт, посмотрел в сторону «предбанника», но Танечка так и не появилась. Комендантша своей мощной фигурой закрывала выход. Пришлось опять говорить-рассказывать о поэзии, музыке — что-то вспоминал, что-то на ходу выдумывал. Оля, отдохнув, с новыми силами, включаясь в атмосферу импровизации, придумывала все новые и новые краски…

В завершении она спела романс на слова Лермонтова, закружив в музыке булаховского вальса гениальнейшие стихи поэта: «Нет, не тебя так пылко я люблю»… Дошла до последнего припева и просто сказала — «НЕТ!», бросив решительным жестом правую руку вперед. А я стал играть мелодию бурно, с энтузиазмом. В какой-то момент она опять подхватила, вступив на полуслове, — «…я прошлое страданье и молодость, и молодость, погибшую мою!», — закончив романс под крики браво и бурные аплодисменты.

Несколькими поклонами отблагодарив слушателей, мы покинули сцену, обозначив окончание концерта. Но публика не отпускала — нас вызвали еще и еще раз. Пришлось петь «на бис», что Оля сделал не без удовольствия, и лишь после трех песен мы окончательно покинули сцену, оказавшись в объятьях излучающей счастье Ираиды Николаевны. Она засуетилась, стала бегать вокруг нас, услужливо «кудахтать». А Оля царственно, как оперная дива, спустилась по лестнице на первый этаж, задавая притворные вопросы — «я правильно иду? а теперь сюда?» — всем видом показывая, что она все забыла, что все еще в образе, все еще на сцене, а такие мелочи, как кабинет коменданта общежития ее совсем не интересуют. А кудахтающая Ираида вела ее по правильному маршруту.

Женщины собрались вместе и о моем существовании забыли, дав, наконец, возможность осмотреться по сторонам. Хотелось хоть чуть-чуть изучить быт работяг. Но не получилось. Ко мне подошел только что спустившийся по лестнице слушатель. Он сидел в первом ряду и запомнился. Чувствовалось, что смущается. Пришлось помочь, тепло поприветствовав. Мужик сообщил, что его ребята прислали:

— Ты, парень, прости, что мы вас так встретили — не разобрались поначалу. Да и Николавна надоела — наглая баба… Нам понравилось, спасибо.

— Рад, — говорю, — все нормально. Вы нас прекрасно встречали. Пойдем Ольгу Васильевну поблагодарим, ей будет приятно.

Я постучался к женщинам. Услышал знакомый голос Оли — «Войдите». Заглянул. Музыковед сидела полуживая, со все еще «размалеванной» тушью физиономией. Попросил Олю выйти. Она с готовности появилась в коридоре и сделала все как надо. Выслушала неловкие извинения работяги, с артистическим изумлением широко раскрыла глаза, ответив:

— Что Вы? Меня давно так слушатели не благодарили. Передай «мальчикам», что певица крайне очарована их вниманием.

— Приезжайте к нам еще, — попросил слушатель, все еще смущаясь.

— Обязательно, но с новой программой. Повторяться не будем!

С этими словами Оля оставила нас и пошла утешать Татьяну. Я крепко пожал мужику руку, извинился, и хотел было покинуть благодарного слушателя. Но он меня задержал — ненадолго:

— А ты правильно сказал. Нельзя каждый вечер одно и то же по телевизору смотреть. Романсы тоже слушать нужно.

— Вы бы телевизор включили, — вдруг вспомнил я начало концерта, — там хоккей еще идет, последние минуты, правда. Хоть счет узнаете.

— Да не волнуйся, — с хитрой улыбкой ответил мужик, — мы счет знаем: наши… просрали. Смотреть — только расстраиваться.

— Откуда узнали? — вопрошаю с удивлением.

— А у бригадира племянница в Москве на телевышке работает инженером. Он ей позвонил, она сказала — по большому секрету. Бригадир нам счет сообщил как раз перед вашим концертом!

— Ну, хитрецы, — чего ж вы на Ираиду напали.

— Из принципа! Пусть знает зараза, как на рабочих бочку катить! Мы и ответить можем.

Расставшись с благодарным слушателем, я вернулся в женский коллектив. Тут все было без изменений. Татьяна плакала. Оля утешала, но своеобразно:

— Танечка не плач. Все прошло замечательно. Что произошло на самом деле им знать не обязательно. Если, вдруг спросят, скажи — «концерт отработали нормально». Но, — Оля, сделав театральную паузу, с хитринкой посмотрела в мою сторону, — концертмейстера ты должна отблагодарить! Какой молодец, какой мужчина — мечта.

Ираида с готовность поддержала. Но Татьяна только зарыдала с новой силой.

Тут я заметил, что женщины уже начали коньячком отмечать окончание концерта. Рюмки были «нолиты». Я вошел не вовремя. Ираида, заметив, что в их компании трезвым остается только «герой дня», засуетилась, нашла еще рюмку, протерла, но я остановил процесс: