Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

Комсомол снабдил Поздняка первыми ориентирами, но он еще долго не находил своего места. В конце концов, в 1925 г. секретарь комитета комсомола, к его большой радости, раздобыла ему путевку в созданную для беспризорных детей трудовую колонию и сельскохозяйственную школу «Червоный казак» в Акимовском районе Мелитопольского уезда. Хотя это заведение, где дети полдня работали в хлеву, на конюшне и в саду, а полдня учились, было совершенно запущено, Поздняк скоро почувствовал себя здесь как дома{462}. Благодаря комсомольскому билету он стал важной персоной в глазах других детей, никогда еще не видавших такого документа. Он проявил задатки лидера и организатора, обеспечив коллективные рейды по уборке территории, здания и, наконец, помывке самих детей{463}. В школе они размышляли о том, какой будет жизнь при коммунизме, и устраивали «красные крестины»{464}. Поздняк с наслаждением вспоминает это время, не в последнюю очередь именно потому, что, по его мнению, в колонии у него выработались правильные навыки поведения коммуниста: «В моей жизни этот школьный период оставил неизгладимый след, потому что в этот период своей жизни, после длительного периода найма, я почувствовал сладость труда на себя и на всю советскую власть»{465}. В 1927 г. Поздняка приняли в партию, по его словам — «важнейшее событие»{466}. Вступление в партию и для него стало символом обретения родины и своего места под солнцем.

Впрочем, Поздняк, как и Логинов, показывает отрицательную сторону своей привязанности к партии — последняя не давала ему идти туда, куда он хотел. В 1926 г. его избрали секретарем сельсовета, затем направили в райком, а в 1927 г. назначили секретарем Акимовского райкома комсомола, а также заведующим отделом пропаганды и агитации. Поздняк чувствовал, что все эти новые задачи для него слишком тяжелы: «Здесь работы было непочатый край, и я просил, чтобы с меня сняли хотя бы часть работы… Порой я завидовал тем нашим парням, которые уединялись с нашими девушками на задних скамейках большого зала или на скамейках в саду и вели задушевные разговоры»{467}. Поздняк точно так же охотно защищал дело партии, но не собирался забывать о собственных интересах. Особенно трудно ему было оставить детскую колонию, поскольку пост секретаря райкома комсомола требовал переезда в Акимовку: «Ячейка комсомола "Червоный казак" устроила мне хорошие проводы, и здесь все считали, что это правильно и логично, но мне было тоскливо. Было действительно тяжело расставаться»{468}. На новом месте его ждала монотонная административная деятельность. В борьбе против кулаков и нэпманов, мелких предпринимателей и коммерсантов он выполнял задачи народного следователя: «Все лето я писал протоколы, решения, постановления и другие документы. Я не курил, не делал перерыва. Ночью чувствовал себя смертельно усталым… Только по воскресеньям я шел на реку и читал там книгу… Мои хозяева, как и некоторые комсомольцы, думали, что я тоскую по дому»{469}. Поздняк действительно тосковал по школе и прежней комсомольской ячейке. Уже в июле 1927 г. он подал просьбу о разрешении продолжать учебу Члены райкома выразили удивление и безуспешно попытались увлечь его «романтикой работы агента и следователя по уголовным делам»{470}. Наконец, он получил от окружного отдела народного образования направление на рабфак в Днепропетровске. Это был для Поздняка долгожданный момент, ради которого он тяжко трудился: как и Логинов, служил в Красной армии, пусть и недолго, участвовал в создании комсомольской ячейки в родном селе, был секретарем комитета комсомола, политинструктором, следователем. Оба мемуариста показывают, до какой степени они идентифицировали себя с партией, не умалчивая и о том, что задачи партии отчасти могли быть выполнены только за счет их собственных интересов. Логинов не видит нужды анализировать этот диссонанс между его устремлениями и партийными заданиями, Поздняк же и здесь пытается найти объяснение: «Что касается интереса к общественной работе, то он сложился в силу необходимости и важности ее в нашей тогда новой жизни, но самостоятельного значения общественная работа никогда не имела. Моя комсомольская работа была связана с переходящим возрастом»{471}.

Конфликт между необходимостью следовать распоряжениям партии и собственными, порой совершенно иными желаниями — частый сюжет в мемуарах инженеров. Большинство из них, описывая свои чувства, говорят, что верили партии, как родителям, которые всегда желают для детей только блага. Инженер Андрей Ефимович Бочкин четко сформулировал эту мысль: «Сегодня, если я размышляю о пройденном пути, состоявшем из множества воспоминаний, когда далеко не всегда принимались во внимание мои желания, и из множества выговоров, замечаний и головомоек, которые я получал как заслуженно, так и незаслуженно, то мне, пожалуй, кажется, что я проходил выплавку, закалку и ковку в соответствии со специальной программой. В соответствии с программой, разработанной специально для меня, согласно заранее поставленной цели, столь жизненно необходимым было все, что выпало на мою долю»{472}.

Эти инженеры рассматривали свое становление как исполнение намеченной программы, как постоянное движение вверх, прерываемое лишь немногими препятствиями, которые надлежало преодолевать. Описывая диалектику царского и советского времени, летаргии и борьбы, детства и взросления, Логинов и Поздняк следуют стереотипам романа воспитания и советского героя, утвердившегося, в частности, в середине 1930-х гг. с выходом в свет романа Николая Островского (1904-1936) «Как закалялась сталь» (1930-1933). Это канонизированное автобиографическое повествование в духе социалистического реализма стало образцом не только для художественной, но и для мемуарной литературы{473}. Роман демонстрирует вариант идеально-типической интерпретации жизнеописаний: на примере главных героев показаны молодые годы представителей первого советского поколения, которые детьми научились ненавидеть Российскую империю, во время Гражданской войны рисковали жизнью ради советской власти, а в 1920-е гг. участвовали в создании нового государства и восстановлении разрушенного хозяйства{474}. Сталью были эти молодые люди, а закалялись они в революции, Гражданской войне и на партийной работе. Так как будущие инженеры прошли тот же путь, что и Павел Корчагин в романе Островского, неудивительно, что они переняли и ту же манеру изложения истории. Они не только видели в ней адекватную форму отражения своей жизни; диалектика служила им структурой запоминания пережитого.

6) Комсомол как приключение

В отличие от Логинова и Поздняка, Е.Ф. Чалых, А.А. Гайлиту и К.Д. Лаврененко не пришлось добиваться обучения в вузе тяжким трудом. Тем не менее они выбрали такой же путь: вступали после революции в комсомол или партию, работали для советской власти и использовали новые шансы. Чалых пишет, что равнодушно воспринял и Февральскую, и Октябрьскую революции — ни та, ни другая ничего не изменила в его семинарской жизни. В 1919 г. он вернулся к родителям в селение Соло-Тюбе, сначала преподавал там в маленькой школе, затем работал конторским служащим и, наконец, устроился учителем в бывшую гимназию в Перовске, где организовал хор и ставил спектакли. Он не пошел в Красную армию добровольцем, чтобы защищать советскую власть, а был мобилизован в 1920 г. Правительство, пишет он, хотело в течение трех месяцев ликвидировать неграмотность в Красной армии и нуждалось в нем как в инструкторе по школьным делам на Туркестанском фронте, которым командовал М.В. Фрунзе. Работа оказалась трудная, поскольку средств почти не выделяли, а во время боев приходилось отменять занятия. В том же году Чалых добился увольнения: он сдал вступительный экзамен в только что основанный Среднеазиатский государственный университет в Ташкенте, и его освободили от службы для учебы{475}. Чалых подчеркивает, что не приветствовал революцию с таким воодушевлением, как Логинов и Поздняк. Но он и не отвергал ее, а воспользовался новыми возможностями.

Почти то же самое пишет Гайлит: обе революции поначалу никак его не коснулись, если не считать того, что его старший брат с самого начала включился в политическую деятельность. Он сам лишь смутно вспоминает о том, как войска Юденича двигались к Гатчине и мать пряталась, боясь подвергнуться каре за сына-коммуниста. На 15-м году жизни, в 1920 г., стал политически активным и Гайлит. Он вступил в комсомол, по поручению которого занимался просветительской и агитационной работой, в 1921 г. был избран делегатом на пленум Гатчинского укома, участвовал в охране партийных учреждений, в субботниках по заготовке топлива. Но, в отличие от Логинова или Поздняка, воспринимал эту работу не как экзистенциальный опыт, имеющий решающее значение для всей его жизни, а, скорее, как увлекательный способ проведения досуга. Гайлит вступил в комсомол потому, что так поступали многие. Работа в его описании предстает не серьезным политическим делом, а совместными затеями друзей, гордых тем, что совершают нечто полезное, что они нужны. На одном из субботников он так сильно поранился электропилой, что стал непригоден к физическому труду{476} Он переехал к тете в Петроград, учился в 193-й Советской единой трудовой школе. Комсомольские приключения продолжались и здесь: «В это время в Ленинграде произошло катастрофическое наводнение. Как всегда, комсомольцы по первому зову партийных органов принимали участие в эвакуации школьников и особо ценных материальных ценностей с 1-х этажей учреждений. Хорошо помню, как по грудь в воде (такой уровень был на Петроградской стороне, в районе 1-й улицы Демьяна Бедного) перетаскивал ребятишек»{477}. Окончив школу в 1924 г., Гайлит получил от райкома комсомола направление на электрохимический факультет Ленинградского технологического института. На примере Гайлита и Чалых видно, что не обязательно было происходить из беднейших слоев населения или быть убежденным коммунистом, чтобы активно работать в молодежной коммунистической организации и в конечном счете извлечь из этого определенные выгоды.