Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг

Наконец, Поздняка, как и Логинова, охватила жажда деятельности. В марте 1920 г. в возрасте 14 лет он вместе с несколькими лошадьми, которых украл у хозяина, присоединился к Литовскому батальону Красной армии. Поздняк участвовал в боях против армии Врангеля под Севастополем, доставлял патроны к линии фронта и вывозил раненых. В результате взрыва его ранило в ногу, и, оставшись на поле боя, он попал в плен к белым. После выздоровления белые заставляли его работать на строительстве оборонительных сооружений, пока ему не удалось бежать. Об отсутствии у него четких ориентиров говорит то обстоятельство, что он не нашел иного выхода, кроме как вернуться к своему «кулаку» и дожидаться лучших времен{451}. По прошествии пяти лет батрачество Поздняка закончилось 1 октября 1924 г.; впервые он получил вознаграждение в советских деньгах{452}. Но внезапно наступившая свобода страшила его: «Я был волен идти куда угодно. Вместе с тем было страшно и беспокойно, так как меня нигде и никто не ждал. Никому я не был нужен»{453}.

Поначалу он вновь отправился на рынок рабочей силы в Каховку и провел несколько дней в землянке, не зная, куда податься. Он понятия не имел ни о комсомоле, ни об украинских комитетах бедноты (комнезамах). В конце концов, он опять вернулся в родное село Агарьманы и снял на заработанные деньги комнату у одного крестьянина.

Поздняк и Логинов описывают встречу с революцией и Гражданской войной как жизненно важный опыт. Учитывая беды, перенесенные прежде, и драматизм наступивших событий, подчеркнутое значение этого поворотного пункта ни в коем случае не кажется преувеличенным. Различие между Логиновым и Поздняком заключается в том, что первый не позволил новой ситуации сбить себя с толку, тогда как второй на некоторое время полностью утратил ориентацию. В глазах Поздняка его положение противоречило надеждам, которые он возлагал на новых властителей. Если Логинов демонстрирует однозначную и бесспорную приверженность большевикам, то Поздняк показывает, что ему пришлось преодолеть много ступеней, чтобы приблизиться к своим новым защитникам. Несмотря на это различие, оба — люди, в буквальном смысле слова «выслужившиеся» из низов благодаря партии. Логинова в 1923 г. уволили из армии: «Основной причиной было то, что армия переходила на мирное положение. Для армии требовались квалифицированные, хорошо подготовленные командиры и политработники. Я прекрасно понимал, что моих знаний для дальнейшей работы в армии было недостаточно… Я же был молод, у меня еще все впереди. Нужно было учиться. Помню, что при заполнении анкеты для получения партбилета в 1919 г. я почему-то в соответствующей главе написал о желании получить агрономическое образование»{454}.

Логинов уже здесь подчеркивает, что ощущал недостаток у себя знаний и стремился получить высшее образование, но поначалу, как и ранее, полностью предоставил себя в распоряжение партии. В 1922 г» во время войны, он познакомился со своей женой Ф.И. Лобановой» которая работала в библиотеке политотдела армии и изучала медицину в Саратовском университете. Он поехал за ней в Саратов, пришел к секретарю губкома, и тот предложил ему подать заявление на должность университетского секретаря по студенческим делам. Таким образом, Логинов оказался в центре борьбы между старой аполитичной профессурой и коммунистами за преобладающее положение в университете. Так же как для Поздняка само собой разумелось, что его хозяин — «кулак», Логинов не сомневался в наличии «чуждых элементов», которых следовало «ликвидировать» или «вычищать». Ему удалось, с гордостью пишет он, убедить старого беспартийного директора в том, что он как нельзя лучше подходит для занятия вакантной должности{455}. Во время первых больших чисток в вузах, проводившихся в 1924 г., он действовал в качестве председателя комиссии по чистке на юридическом факультете: «Когда комиссия по чистке закончила свою работу, оказалось, что 40% студентов нужно было исключить… Следует отметить, что провинциальные вузы действительно были весьма засорены не только чуждыми, но и враждебными элементами. Это поручение партии было очень ответственное… Ожидались даже организованные антисоветские выступления. На стенах помещений университета, особенно в уборных, появились надписи с угрозами в адрес членов комиссии по чистке. Немало таких угроз было и в мой адрес»{456}. Логинов сражался на передовой за дело партии не только в университете. Партийные поручения вновь и вновь отодвигали на задний план изучение юриспруденции, ради которого он и записался в университет. В 1923 г. после Гамбургского восстания ожидали революцию в Германии и предполагали послать войска на границу, городской военком пригрозил призвать и Логинова. Этого призыва он избежал, зато в 1924 г. был мобилизован на партийную работу в деревне. Логинов дает понять, что хотя он целиком и полностью поддерживал меры партии, но не забывал и о собственных интересах и пытался их отстаивать. Однако саратовская парторганизация не приняла во внимание его личные желания: «Я просил учесть, что я студент, жена моя тоже студентка, у нас только что появился ребенок, просил изменить решение, но все мои доводы успеха не имели… В сентябре меня вызвали в Губком партии и сообщили, что я должен выехать в г. Аткарск для участия в работах Уездной партийной конференции… Единственное, — мне пообещали, — что годика через два, когда наладишь дело, которое тебе поручаем, тогда вернем тебя обратно, чтобы мог закончить образование»{457}. В Аткарске, находящемся в 90 км от Саратова, Логинова избрали в уездный комитет партии, и он полтора года проработал заведующим отделом пропаганды и агитации. Он создал сеть лекторов, выступавших с докладами и отвечавши на вопросы слушателей о том, как при коммунизме будет обстоять дело с налогами, семьей, наследством и т. д. Он так хорошо выполняв свою задачу, что его пригласили в губком на должность ответственного инструктора отдела пропаганды и агитации. Хотя Логинов считал проведенное в Аткарске время «интересным» и пишет, что сохранил «хорошие воспоминания» о своей работе, в 1926 г. он вое. пользовался первой же возможностью, чтобы освободиться от этих обязанностей и завершить образование{458}. Он достаточно послужил партии — пять лет в армии, год в университете в качестве выразителя ее интересов и еще два года пропагандистом в деревне. Теперь, наконец, его желание — непременно учиться — удовлетворили.

Поздняку, подобно Логинову, также пришлось приложить большие усилия, чтобы заслужить и отвоевать себе место в вузе. Вернувшись в Агайманы, он для начала вступил в 1924 г. в комсомол. Сам еще не обретший твердых ориентиров и новой родины, он ощущал глубокое уважение к свойственной комсомольцам уверенности в себе: «Большое впечатление оставила у меня комсомольская работа в селе Агайманах. Состояла ячейка ВЛКСМ из сельских ребят и девушек, но сколько у них было хороших порывов, какой у них был высокий и чистый моральный облик, скромность и ясное понимание своих высоких задач и обязанностей»{459}.

Тем не менее он считал, что и его товарищи пока вели себя не как «настоящие» большевики. Молодые, неопытные люди, хоть и стали представителями партии, все же не были застрахованы от ошибок. Поздняк отмечает здесь также, что сам не соответствовал собственным требованиям. Так, его делегировали в сельсовет, но, будучи «наименее образованным» среди всех, он чувствовал, что эта работа ему не по силам. Комсомольцев он критиковал за «создание клик»» за то, что «варятся в собственном соку». И он, и его товарищи отличались чрезвычайным радикализмом: «Читали мы в то время только литературу политическую, серьезную и презирали тех лиц, которые читали в то время романы или другую художественную литературу и ходили на танцы. Конечно, это было наше некоторое заблуждение но в основном мы были правы, так как нужно было быстрее победить разруху, голод, нужду, безработицу и удержать наши революционны завоевания»{460}. Ярчайшим свидетельством незрелости других комсомольцев для Поздняка стало то, что они ввиду свирепствовавшей тогда безработицы желали наняться к его бывшему хозяину и требовали у него адрес. Поздняк упрекает и самого себя: «Я тоже обрел это самосознание советского человека не сразу. Долго над моим сознанием тяготело внушение "так на роду написано", "такая доля"»{461}.

Комсомол снабдил Поздняка первыми ориентирами, но он еще долго не находил своего места. В конце концов, в 1925 г. секретарь комитета комсомола, к его большой радости, раздобыла ему путевку в созданную для беспризорных детей трудовую колонию и сельскохозяйственную школу «Червоный казак» в Акимовском районе Мелитопольского уезда. Хотя это заведение, где дети полдня работали в хлеву, на конюшне и в саду, а полдня учились, было совершенно запущено, Поздняк скоро почувствовал себя здесь как дома{462}. Благодаря комсомольскому билету он стал важной персоной в глазах других детей, никогда еще не видавших такого документа. Он проявил задатки лидера и организатора, обеспечив коллективные рейды по уборке территории, здания и, наконец, помывке самих детей{463}. В школе они размышляли о том, какой будет жизнь при коммунизме, и устраивали «красные крестины»{464}. Поздняк с наслаждением вспоминает это время, не в последнюю очередь именно потому, что, по его мнению, в колонии у него выработались правильные навыки поведения коммуниста: «В моей жизни этот школьный период оставил неизгладимый след, потому что в этот период своей жизни, после длительного периода найма, я почувствовал сладость труда на себя и на всю советскую власть»{465}. В 1927 г. Поздняка приняли в партию, по его словам — «важнейшее событие»{466}. Вступление в партию и для него стало символом обретения родины и своего места под солнцем.