Двенадцать замечаний в тетрадке - Каталин Надь

занимается этим вместе со своим товарищем. Они сопровождают по назначению проданные автобусы и некоторое время там остаются, пока машины проходят обкатку.

— Какая замечательная работа! — вздохнула тетя Баби.

— А потом вернется? — жестко спросила Тантика.

— Конечно. Как только сдадут доставленные автобусы, тотчас оба вернутся. Постоянного пункта у них там нет. А со следующей партией опять поедут. Но это, верно, не раньше осени.

— Я спрашиваю не об этом. Я спрашиваю: всегда ли он будет возвращаться? Не сбежит ли, как и тот, другой?

— Но Илона! Это жестоко! — закричала на Тантику тетя Баби и тут же горько и беззвучно зарыдала.

Мама не ответила, не шевельнулась, наверное, и лицо у нее застыло. Но я не смотрела, а только ела и ела свеклу. Очень мне вдруг захотелось свеклы. Больше никто к еде не притрагивался.

— Да, конечно. Я жестока. На мою долю выпала эта роль, — сказала Тантика просто. И закурила. Обычно она выходит курить в коридор. — Началось все с того, что я на добрый десяток лет старше вас обеих. С самого вашего рождения я была вам скорее матерью, чем сестрой. После смерти мамы — вдвойне. После смерти отца это уже окончательно свалилось на меня.

— Почему ты желала, чтобы мы боялись тебя, Илона? — прорыдала тетя Баби.

— Я не желала этого.

— У тебя никогда не было для нас ни слова ласки. Ты только приказывала…

— На приказания нужно меньше времени. Мне некогда было рассуждать с вами о жизни. У меня всегда было дел по горло.

— Чтобы содержать нас. Знаю. Не сердись, Илона.

— Я не сержусь.

— И… и не обижай Эстер! Все-таки она среди нас самая маленькая…

— Я не обижаю. Я хочу ее защитить. Хватит с нее горя из-за первого мужа.

— Горя с меня действительно хватит. И несчастья. Одиночества. Бездомной жизни, — проговорила мама, странно растягивая слова, словно заново продумывала их смысл. Словно читала стихотворение.

— А это разве не твой дом? И мы — не твоя семья?

— Конечно, да. Но прежде, хоть и ненадолго, у меня были муж и ребенок. Мне нужна такая семья!

— А какие у вас планы относительно Мелинды?

На скатерть брызнул свекольный сок — этого следовало ожидать, но сейчас мне это было особенно досадно… Сперва пятнышко было маленькое, красивой, правильной формы, потом стало противно растягиваться, расти, словно полип. Теперь, пожалуй, как ни стирай, пятно останется.

— Мелинду я заберу с собой, это же естественно, — быстро и твердо проговорила мама. — Как раз из-за нее сейчас идет ремонт в квартире Шандора. У Шандора однокомнатная квартира со всеми удобствами, очень красивая и большая, но одна комната — все же только одна комната. На счастье, там есть еще большущий крытый балкон, сейчас его забирают стеклянной стеной. Это и будет комната Мелинды, так мы решили.

— Мне и здесь хорошо, — прервала я маму, но взглянуть на нее не смела. Знала, что я отвратительна. Я была очень несчастна.

— Тебе здесь нравится? — удивленно посмотрела на меня Тантика, и голос у нее был какой-то странный. — Я всегда считала, что ты нас не любишь. А между тем мне только и осталось, что воспитать, вырастить тебя. На большее моей жизни уже не хватит. К счастью.

И тут я заметила, что Тантика плачет.

Я сказала, что мне нужно в школу. К трем часам.

— Да, да, танцевальный кружок, — вспомнила тетя Баби и неуверенно посмотрела на Тантику, но Тантика молчала и лишь машинально смахивала со стола несуществующие крошки.

Я ушла в ванную умываться и долго пила из-под крана, пустив струю воды прямо в рот. Вода била так сильно, что мне даже воздуха не хватало. Конечно, волосы тоже намокли. Ничего, высохнут и сами по себе примут обычную форму, они у меня послушные, даже Жужа Сюч завидует. Говорят, такие же волосы были у моего отца.

Немного спустя в ванную вошла Тантика со светло-зеленым пуловером в руках. Она сказала, что это рождественский подарок, но я могу надеть его сейчас, не беда, что до рождества еще две недели. Я уже большая девочка, от меня держать такие секреты ни к чему. Пуловер был с высоким воротом, по последней моде, так что я окончательно уже не понимала, что стряслось с Тантикой. Она подождала, пока я его надену, оглядела меня и сказала, что он мне очень к лицу.

— В самом деле? — спросила я, расчувствовавшись, и повертелась перед зеркалом. В новеньком зеленом пуловере, худая и взлохмаченная, я была похожа на того кузнечика из моей коллекции, который однажды, по моему недосмотру, покрылся вдруг плесенью.

В школе танцы были в разгаре; я опоздала, но никто не обратил на это внимания, как, впрочем, и на то, что я наконец появилась. В центре зала наш класс самозабвенно выделывал «Летку», Андриш выбивал дробь на стуле и восторженно пожирал глазами пианиста. За роялем сидел отец Кати. Он был такой же красивый, как его дочь.

Первым увидел меня Лали Вида и тотчас же шумно стал ко мне пробираться; впрочем, гордиться тут особенно нечем, потому что до сих пор он плясал один. У нас в классе мальчиков больше, чем девочек.

— Иди же, Мелинда, — пыхтя, как паровоз, сказал Лали; уши у него пылали. — Потренируй меня немного, будь добра!

— Ладно, только сперва отдышись.

— Жарко мне, я же не виноват!

— А ты сними пиджак.

— Нельзя. Неприлично.

— С чего это ты стал такой приличный?

— А тетя Клари объявила, что на танцы разрешается приходить только в пиджаке.

— Это я знаю. Удивляюсь только, что ты ради танцев на все готов!

— Я? Да я бы сейчас охотней всего сидел со своими рыбками. Знаешь, я сейчас рыбок развожу.

— Тогда расскажи мне лучше о рыбах. Это очень интересно. А танцевать сейчас все равно не хочется.

— У тебя тоже другое на уме?

— Совершенно другое.

— Жаль. Потому что, видишь ли, мне, хочешь не хочешь, а нужно во что бы то ни стало научиться сегодня