Воры в ночи. Хроника одного эксперимента - Артур Кестлер

Если подумать, не так уж много кранов можно и насчитать между старым Иешуа и мной. Длина трубопровода всего каких-нибудь 17 веков, что соответствует примерно 51 поколению. Возможно, старый Иешуа был одним из воинов Бар-Кохбы, воевал против легионеров на этих самых галилейских холмах, его жена и родственники погибли на кресте, а его пропавшая голова, когда-то бородатая, с морщинистым лбом, была полна Вещами, Которые Надо Забыть.

Я вылез из пещеры. Снаружи меня ждал Гури, волнуясь, что одна тридцать шестая часть его коллективного хозяина исчезла под землей. Увидев мою голову, он взвыл от радости, а так как мне понадобились руки, чтобы выбраться, он воспользовался случаем и облизал мое лицо своим слюнявым языком. Я, разумеется, был в восторге. Нет ничего более лестного, чем внимание собаки с ярко выраженной индивидуальностью. Люди ценят в вас те или иные качества, но для собаки вы «вещь в себе».

Спускаясь по склону, я смотрел под ноги и выискивал монеты и глиняные черепки. В это время года здесь находят много монет: осенние дожди вымывают их из-под разрушенных террас. На днях доктор философии нашел большую редкость, Judaea capta[18]. Ему везет. Мне попалось только несколько римских и византийских монет.

Когда мы с Гури подошли к Арье, он сидел и курил сигарету вместе со своим другом Уалидом, пастухом из Кафр-Табие. Гури, у которого сильно развиты национальные предрассудки, зарычал на Уалида, но одного слова Арье было достаточно, чтобы он прижал уши и улегся в классической позе сфинкса, высунув язык и наблюдая за нами.

Я пожал руки Арье и Уалиду и присел покурить. Уалид — тихий и очень вежливый парень. Началась обычная церемония вопросов и ответов, по сравнению с которой английский салонный разговор о погоде выглядит слишком грубым и примитивным:

— Как здоровье, Уалид?

— Здоров, слава Богу.

— У тебя все в порядке?

— Да, слава Богу, у меня все в порядке.

— А твой отец тоже здоров?

— Да, мой отец вполне здоров, слава Богу.

— Я рад, что твой отец здоров, Уалид.

— Вполне здоров, слава Богу.

— А как поживает твой старший брат?

И так далее, при чем перечисляются все члены семьи, лошадь, двое мулов, скот и птица. Ответ всегда будет, что все хорошо, даже если семья, вместе со скотом и птицей, готова вот-вот умереть. Успокаивающий и приятный ритуал! Когда мы с ним покончили, Уалид, пожевав стебелек травы, сказал:

— Я только что заметил твоему другу, что ваши молодые деревья очень красивы.

— Уалид любит деревья, — объяснил Арье лениво.

— Почему бы вам не посадить деревья в Кафр-Табие? — спросил я.

— Тс-тс, — покачал головой Уалид, — это невозможно.

— Почему невозможно?

— Они долго не продержатся.

— Почему?

— Поссоришься с соседом, и он вырубит деревья.

— Это очень плохо. И ничего нельзя поделать?

— У нас выращивать деревья невозможно.

Мы посидели молча, посматривая на овец и на облака. Арье предложил нам еще покурить, но у него остались только две сигареты, и мы с ним покурили одну на двоих. Уалид дважды вежливо отказался, но на третий раз взял. Через минуту он сказал:

— Очень уж вы бедные.

— Не очень. И мы только начинаем.

— У вас есть тракторы и электричество, но нет сигарет.

— Все деньги мы вкладываем в тракторы и машины и через некоторое время будем богаты.

— Нет, — сказал он, — если у вас будет больше денег, вы купите больше тракторов.

Почему-то меня его замечание рассердило, и я сказал, чтобы подразнить его:

— А у вас нет ни тракторов, ни сигарет.

— Зато мы свободны, а вы живете, как в тюрьме.

— Уалид считает, что мы слишком много работаем, — объяснил Арье.

— Никто нам не указывает, сколько работать. Мы работаем, потому что нам нравится.

— Вы сажаете деревья, за ними надо ухаживать. Вы всегда начинаете что-то новое, которое надо кончать, потом опять начинаете новое, как арестанты. А я свободен. Если захочу, могу завтра поехать в Египет, Англию или Америку.

— Для этого нужны деньги, — философски заметил Арье.

— Ну и что? Все равно я свободен, а вы арестанты.

— Каждый, кто поставил для себя цель, становится арестантом, — сказал я.

С этим согласились и Уалид, и Арье.

Четверг

Сегодня я сказал Дине, что женюсь на Эллен. Мы стояли на платформе башни после заката. Дина ответила, что давно этого ожидала, и больше мы к этому вопросу не возвращались.

Минут пять стояли молча. Я пытался заговорить, но каждый раз чувствовал, что слова застревают в горле. Я знал, что и она вспоминает первое наше утро, когда она проснулась на моем плече в палатке первой помощи, а потом мы забрались на вышку, чтобы встретить восход солнца. Внезапно мне пришло в голову, что вся беда Дины от нервов и ипохондрии, а если ее обнять, может быть, удастся сломать барьер. Я посчитал до десяти, повернулся к ней и крепко схватил за плечи. Она не отшатнулась, казалось, она этого ждала. Даже наверное ждала. Когда я привлек ее к себе, она не сопротивлялась, но тело ее напряглось, стало неподатливым и задрожало; слышно было, как скрипнули зубы, когда она сжала челюсти, чтобы не закричать. Я испугался, но не отпустил ее, я знал, что и Дина полна той же отчаянной надежды, что и я. Ее окаменевшее тело непроизвольно отшатнулось от меня, и в тот момент, когда я прижался к ее сухим губам, она резко меня оттолкнула. Мы стояли, тяжело дыша, на темной платформе. Дина проговорила шепотом: «Уйди, пожалуйста», — и затем, прежде чем я успел что-либо сообразить, она перегнулась через перила, и ее вырвало.

Через минуту ей стало лучше, и мы спустились. И тут я не посмел ей помочь. При слабом свете, падающем через дверь столовой, она с вымученной улыбкой пожелала мне спокойной ночи. Я пошел в поле и бросился на мягкую, покрытую росой землю. Закрыв глаза, я представлял себе, что бы я сделал с теми, кто довел Дину до такого состояния. Первый раз в жизни я отдался такой фантазии, и когда пришел в себя, был мокрый от пота и весь дрожал. Но возвращение к реальности было слишком мучительно, и я впился ногтями в землю, представляя, что впиваюсь в глаза мучителей Дины. Когда я вторично очнулся, то протрезвел окончательно.

Но и сейчас я не отказался бы от мести, если бы такой случай представился. Месть противоречит моим убеждениям, противоречит здравому смыслу. Но рассуждениями сыт не будешь. Сегодня я понял, что жажда мести может превратиться в физиологическую потребность. Дине это не помогло бы, но помогло бы мне.

Я вспомнил историю о сицилийском крестьянине, который провел пять лет в тюрьме за покушение на убийство соблазнителя своей жены. В день освобождения он пошел в дом к соблазнителю, убил его и спокойно отправился назад в тюрьму, чтобы остаться там до конца жизни. Итальянский коммунист, который рассказал мне эту историю, прибавил, что видел крестьянина после десяти лет отсидки. Тот был вполне счастлив и нисколько не раскаивался. Тогда я не мог поверить услышанному, но теперь понимаю, что пожизненное заключение или даже виселица — не такая уж дорогая цена, чтобы купить спокойствие души.

Арабы, как видно, это понимают, так же, как и парни Баумана, как Бен-Иосеф, который пел «Ха-Тикву» под виселицей, пока веревка не оборвала его голос. Климат ли здешний, или испещренная древними захоронениями земля так действует на человека, что в нем открываются шлюзы, которым было бы лучше оставаться закрытыми.

Высказав это, я изгнал из себя дух безголового Иешуа. Сформулировать чувство — значит одержать над ним победу. Но разве я не считал всегда, что наша беда в слишком большой склонности к формулировкам?

Пятница

Утром столкнулся с Диной возле душевой и шел с ней вместе до столовой. Ее волосы были влажны после мытья, и от них в холодном утреннем воздухе шел легкий пар. Контраст между свежим лицом и синими тенями под глазами делает ее лицо еще красивее. Казалось, она совсем забыла о вчерашнем, и после тарелки каши я тоже почувствовал себя лучше.

Как бы то ни было, вчерашний инцидент разрубил все узлы: завтра Эллен ко мне переезжает.

Воскресенье

Шимона, наконец, перевели из инфекционного отделения, так что вчера я смог навестить его в хайфской больнице. На фоне белой подушки он еще больше был похож на больного сокола. Его черные глаза впились в меня и, казалось, притягивали к себе. И лицо, и желтые от никотина пальцы сильно похудели.

Одеяло на койке было аккуратно заправлено, пижама застегнута на все пуговицы. Одеяло, тумбочка и даже подушка были покрыты газетами и газетными вырезками.

Я сел на стул возле кровати и взял его за руку.

— Лучше ко мне не прикасаться. Я, может быть, еще заразный, — предупредил он, но видно было, что мой приход его радует.