«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра - Алексей Ивакин

Зайчиков лизнул снег перед собой. Снег был легок и воздушен, словно небесное безе. И его становилось все больше, больше, больше, будто бы официанты там, наверху, устроили праздничный ужин для прибывших недавно бойцов. И санинструкторши.

Немцы шли медленно.

Всего три танка. Не более роты солдат.

Солдаты в смешных, кургузых каких-то шинелях, прятались за эти танки. Получалось, правда, не очень хорошо. Танки время от времени буксовали, да и солдаты брели как ваньки-встаньки. Больше падали от неуклюжести, чем шли.

Петренко долго целился, еле дыша, наконец, палец его коснулся тугого спуска.

Но выстрелить он не успел. Небо разорвалось прямо над его головой чудовищным воем несущихся красных стрел, похожих на длинные пальцы, раздирающие черную ткань дыма.

Словно Змеи Горынычи, они бросились на солдат и… Немцы просто исчезли в огненном клубке, вместе со своими танками. А когда грохот утих, Петренко потрясенно повернулся к Зайчикову:

— И шо це таке було?

— «Катюши», — ответил рядовой. — Я видел один раз, как они залп дают.

— А шо это?

— Это? Это… — но тут Зайчикова прервали.

Прямо через них мелькнула одна тень, потом вторая.

— НАШИ! НАШИ!!! УРА!!!! — закричал Петренко и вскочил, махая шапкой, а мимо него неслись кавалеристы, а с левого и правого флангов позицию роты обтекали лыжники и слышался в нашем тылу гул моторов.

— Ураааа!!!! — тонким голосом закричал и Зайчиков, но шапку не снял, — узелок под подбородком смерзся насмерть.

— Ну вот, теперь и на запад можно, — закряхтел старшина и начал выползать из траншеи.

Потом, выбравшись на бруствер, вытащил за руку неуклюжего доцента.

— А на переформирование когда? — спросил рядовой.

— Да погоди, дай на фрицев дохлых посмотреть! Покумекать — что к чему, опять же о потерях доложить… Идем уже, Зайчиков! Ну что ты, растыка? Шевелись!

И они ушли на запад.

А на западе их встретил очень незнакомый, но свой танк. Пошто свой? Дык звезду сквозь известь видно.

— Зачем, зачем известь… А шоб фрицы не видели. А свои не пужались. Зайчиков, та я знаю, что это за танк? Вон звезда — значит наш. Модель кака новая, поди шо?

— Лисицын!

— А?

— Сдай-ка назад…

Лисицын послушно двинул рычагами. Мощный «ИС-3»[36] продернулся на пару метров назад.

— Глуши мотор!

— Есть!

Измайлов высунулся из танка, тяжело — даже для него — открыв крышку люка.

— Эй! Бойцы! Вы кто такие?

— Старшина Петренко, — мрачно представился большой и усатый.

— Зайчиков. Рядовой Зайчиков, — шмыгнул носом очкастый.

— А я Лисицын. Майор Лисицын, — хохотнул офицер неизвестно чему. Бойцам неизвестно. А майор про Джеймса Бонда смотрел, да… — Ну что, старшина? Ура, мы ломим, гнутся немцы?

— Ну… А как же?

— А чего отстали от наступающих?

Старшина пожал плечами:

— Да вышло как-то…

Тут рядовой Зайчиков зачем-то поднял руку:

— Да мы в обороне сидели. А тут наступление. Вот мы и пошли.

Странное чувство вызывали эти два человека у Измайлова. Надо же… Вот же обычные электронные, как их… Аватары, да? А ведут себя, как люди. Вон, у Зайчикова даже сопля замерзла. Он шмыгает. А на старшего по званию смотрит как… Уверенно. Как человек смотрит.

— Понятно, понятно, — кивнул майор. Потом вдруг нырнул в люк, вытащил оттуда вещмешок и бросил двум мужикам в грязных шинелях.

— Держите. И спасибо вам от всего советского народа.

И отдал честь.

Мужики не пошевелились, с любопытством разглядывая танкиста.

— Берите, берите. У меня еще есть. Там колбаса, тушенка, водка…

Измайлов собрался было нырнуть обратно в танк, но тут его остановил усатый:

— Товарищ майор, а что это за модель такая новая? Я ни разу таких танков не видел!

Лисицын ласково хлопнул ладонью по броне. Надо же. Как все реалистично… Холодная, обмерзлая…

— Это, товарищи, новый танк «Иосиф Сталин». Версия три-ноль, — добавил танкист загадочные слова и все же исчез в башне. После чего танк взревел мотором и, обдав Петренко и Зайчикова вонючим выхлопом, помчался куда-то на запад.

Старшина и рядовой долго смотрели вслед гигантской машине. А потом уселись прямо на снег. Исследовать — что там в вещмешке. Майор не обманул. Колбаса, тушенка, водка. И хлеб. МЯГКИЙ!

— Да… В танке оно, наверное, теплее, вот оно и не смерзло… — сказал старшина Петренко и аппетитно — с хрустом — откусил колбасу.

— А ты чего не жрешь? — рявкнул он на доцента Зайчикова.

— Да мне как-то неловко, война же идет…

— Война войной… Нут-ко? Садися. Это приказ.

Петренко поставил банку тушенки на мертвую спину убитого немца и в три взмаха вскрыл ее ножом.

— Странные они какие-то, — вздохнул Зайчиков, стараясь удобнее устроиться на немецкой каске. Очень уж она родной геморрой холодила.

— Обычные, — буркнул Петренко. — Да ты жри, жри давай! Еда лишней не бывает!

Ну, Зайчиков и стал жрать. Петренко прав… Жрать — надо.

Минут через пять и старшина, и рядовой забыли о стальной гигантской громадине «Иосиф Сталин», пронесшейся мимо них в декабре сорок первого года. И о майоре Измайлове они тоже забыли. Каждого майора помнить — мозгов не хватит. А мозга, она штука полезная.

Что-то смутное напомнит о том дне начальнику звуковой разведки дивизии подполковнику Зайчикову весной сорок пятого, в Берлине, когда он будет проезжать в своем «Виллисе» мимо сгоревшего «ИСа» к рейхстагу. Что напомнит? Кому напомнит? О чем вы?

А старшина Петренко и вспоминать полениться. Некогда ему, старшине. Ему фрицевских баб кормить надоть и детей их бисовых… «Шоб вам подавиться моим супом! Кому добавки, фрицюхи клятые?..»

— И че это было, товарищ майор? — раздался в танкошлеме голос Лисицына.

— Наши это были, — отрезал Измайлов.

Прохоров хохотнул:

— Так нас же тестируют? Смысл какой? И где мешок со жрачкой лежал?

— А ну стой! Стоять! Лисицын! Я сказал — стоять! Все на выход!

Экипаж… Из трех человек экипаж… Выстроился перед танком на черном от копоти снегу. Танк же продолжал ворчать мотором. Ну как выстроился? Два капитана — в один ряд. И майор перед ними. Очень злой майор. Очень злой.

— Ты сейчас что сказал, Прохоров?

— Ну… Нам же сказали — тренинг, все дела… Это же типа как электронная имитация.

И тут Измайлов не выдержал. Он просто ударил по улыбающемуся лицу заряжающего. Лисицын оторопел.

— Имитация, говоришь? Да мне насрать, что это имитация. Понял — нет? Мы с тобой здесь тоже имитация. Для них. У них здесь — нет времени. Они здесь вечны. Они вечно воюют. Их вечно убивают. Ты это — понимаешь? Они вне времени. Они вне пространства. Для них Брест и Берлин — в одном стакане. Они здесь — вечны. А мы — временны. Понимаешь?

Честно говоря, ни Лисицын, ни Прохоров не понимали, о чем говорит спецназер.

— Да ни хера вы не понимаете, — махнул отчаянно Измайлов и отвернулся, скрывая слезы. — Да хрен на вас.

Мужики тоже плачут. Только незаметно. А если и заметно — только своим. Свои — видят. Свой ветер, свой снег, свое поле… Русское поле. А чужим оно это зачем? Разве что на чужих того… Морок навести. Это чужие думают, что когда русский мужик плачет — это признак слабости. Отнюдь. Это не признак слабости. Это выброс силы. И не дай Боже увидеть — как русский мужик плачет. Не дай Бог…

А потом Измайлов шепнул в шлемофон:

— База! Выдергивайте нас. Мы — возвращаемся.

После чего повернулся к экипажу:

— По местам, бляха! Бегом!

И глаза его были сухи.

ГЛАВА 17

Макс Фольксфатер сидел у костра и мрачно глядел на искорки, взлетающие к чужому небу чужой страны. Настолько чужой, что унтершарфюрер понимал — это даже не Россия. Это черт знает что.

Его потрясывало от осеннего ночного холода. Впрочем, скорее всего не от холода. От нереальности произошедшего. Такого он даже в Демянске не переживал.

Еще вчера, в бою под городишком Станислав, его батальон отбивался от механизированных монголо-жидовских большевистских орд… А сегодня? Сегодня он сидит на берегу какой-то речушки в полном одиночестве и пытается понять — что произошло?

Из подбитого «Микки-Мауса»[37] тогда выполз русский танкист. Фольксфатер выстрелил в него в упор и промазал. Пока русский хватался за кобуру, эсэсовец прыгнул на него с ножом в руках. Русский был силен, но контужен, и Макс легко справился с ним. Танкисты дивизии СС «Мертвая голова» всегда отличались хорошей рукопашной подготовкой. Почему? Когда-то «Тотенкопф» была моторизованной дивизией. Будучи окруженными в Демянском котле, эсэсовцы воевали в невероятных условиях. И всегда не стеснялись рукопашной, в отличие от обычной пехтуры. И безлошадные танкисты тоже умели работать с ножами и лопатками. В одном из таких боев Фольксфатер был ранен русским десантником,[38] отправлен в тыл и чудом избежал кровавой бойни лета сорок второго. Однако «Демянский щит», серебряный штурмовой пехотный знак «Железный крест 2 класса» и помороженные уши с пальцами он получил. В прибавку к вполне естественному для танкиста серебряному знаку «За танковую атаку». Редко на ком из танкистов встретишь такое сочетание нагрудных знаков. Доннер веттер нох айн малль, как он выжил в тех боях? Если бы не первитин…[39] Только на «конфетах фюрера» они и держались тогда. Да… Сейчас бы по метамфетамину вдарить… Очень уж он мозги прочищает. Правда, отходняк от него весьма нехороший. Хочется просто сдохнуть. Экзистенциально так, насовсем чтобы. И только новая порция заставляет жить. От наркомании Макс Фольксфатер вылечился только в госпитале. Правда, потом опять сорвался. Когда были…