«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра - Алексей Ивакин

Чужие они для цивилизованного мира. Это Макс ощущал всем телом.

Хлебнул пива. Поморщился. Да… Это какое-то пойло для идиотов. Неуловимый химический вкус перебивал изыск нормального немецкого пива.

Однако пиво допил. Поставил пустую бутылку на стол и вдруг уронил ее, неловко повернувшись, на пол. Та не разбилась. Но подкатилась к луже крови, расползающейся из-под русского. Беспорядок, как истинный ариец, Макс не любил. Поэтому бутылку поднял и снова поставил на стол. Правда, запачкал руку в крови. Поморщившись, вытер руку о стену с утками. Потом хохотнул, сунул руку в кровь и быстро намалевал на стене две руны СС и свастику. Вот так будет брутальнее. Хотел было нарисовать эмблему дивизии, но передумал. Пока он тут развлекается — его камрады воюют. Пора возвращаться.

Сначала Макс хотел было разбить стекло, но быстро передумал. Смысл привлекать к себе внимание?

Ушел он, как все воспитанные люди — через дверь. Даже гранату не стал кидать. Зачем? Лучше тихонечко-тихонечко просочиться вдоль стеночек. Какие узкие тут лестничные пролеты… И низкие… Такое ощущение, что дом строили второпях для вынужденных переселенцев.

А во дворе…

«Я — умер!» — тоскливо подумал эсэсовец. Двор перед невзрачным пятиэтажным зданием был забит легковыми автомобилями совершенно невообразимых размеров, цветов и, самое главное, форм. «Я умер, и я в раю», — понял унтершарфюрер, когда разглядел эмблемы на автомобилях, вполне себе различимых в оранжевом свете фонарей.

Он подошел к ближайшему «Опелю», подергал за дверную ручку… «Опель» так заорал, что Макс быстрее собственной тени отпрыгнул в кусты. «Опель» орал долго и на разные лады. А Макс проклял себя, войну и русского, ожидая с секунды на секунду минометный налет. Минометов не было. Зато во двор въехала странная машина, больше похожая на коробку для кота на четырех колесах. Метров за десять до орущего «Опеля» ярко светившая машина остановилась и из нее выскочили двое с характерными…

Да у них автоматы!

Какие именно, Макс разглядеть не мог — слишком ярко светили фары угловатой коробки.

Макс вжался в землю, приготовившись к бою…

Двое с автоматами подошли к машине.

И начали ругаться. Что именно они говорили — Макс не понимал. Эти разговаривали на русском. Из потока слов Макс понимал только «бля» и «нах» — этими артиклями русские просто пересыпают свою речь. Причем, как рассказывал в госпитале сосед по палате — переводчик с оторванной рукой, — эти артикли они ставят совершенно непроизвольно и как захотят. Никакого орднунга! Дикие люди!

В принципе, Макс мог их обоих легко завалить из своего «МП-40».[43] Стояли спиной к нему, пиная по визжащему «Опелю». Однако в их автомобиле, наверняка сидел еще один, а то и два русских. И пулемет. Макс уже привык к тому, что большевики на поле боя совсем не такие дураки, как в жизни и речах доктора Геббельса. Они очень хитрые, эти дети лесной природы. Вот в том же Демянске, их десантники под снегом ползали, чтобы выйти на рубеж последнего броска перед опорными пунктами… Может, сначала по авто дать очередь? Тогда эти развернутся…

Нет уж. Лучше спокойно лежать и не подавать признаков жизни.

Русские продолжали махать руками и громко кидаться артиклями. И тут Максу захотелось отлить. Ну, он и отлил. Лежа. Не снимая штанов. Вы были на Восточном фронте? Не были? Тогда не надо морщить нос!

«Опель» заткнулся.

Макс дождался, когда русские неторопливо пойдут к своему тарантасу. И вот тут-то он увидел…

На рукавах русских светилась союзническая трехцветная нашивка. Хиви?[44]

Макс уже хотел было дернуться и заставить «добровольных помощников» отвести его в комендатуру, но…

То ли очень самоуверенный вид этих полицаев, то ли странное оружие на боку, то ли еще что…

Солдатская интуиция — вот как это называется. Иногда сидишь в окопе, и тут странное чувство возникает, что тебе непременно надо уйти вот с этого самого места. И если оно возникает — надо уйти. Или когда в спину смотрят…

Тем временем коробка на колесах развернулась и, неторопливо раскачиваясь в разные стороны, уползла куда-то по своим делам.

Макс встал, стряхнул с мокрых брючин прилипшие веточки и прочие листочки и, прячась в кустах, пошел вслед за нелепой машиной.

Осторожно прячась за углами домов, он тихонько наблюдал за окружающим. От пытливого взгляда не укрывалось ничего. Поток машин по параллельной улице — за пятнадцать минут их проехало штук десять, причем с бешеной скоростью. Пьяные голоса во дворе — русские отмечают очередной день недели. Огромные плакаты на обочинах, похоже, предлагающие какие-то товары за «999» чего-то. Реклама? Одно и понятно из надписи: «Бош». Хм… Фирма из Гёрлингера продает здесь свои электролобзики и топливные фильтры? Однако!

Упс! И кассы взаимопомощи герра Райффайзена тут есть? Да, да. Вот две скрещенные лошадиные головы… Очень интересно…

Однако что-то тут было не то. Макс был слишком осторожен, чтобы выйти на улицу и командным голосом остановить один из несущихся автомобилей… Ух ты, какой гигантский «Ман» пронесся! Ребята из Мюнхена приостановили выпуск «Пантер», чтобы на таких гигантов переключиться?

Глаз ветерана — внимательный глаз. Если не умеешь замечать движение травы против ветра — ты труп. Основа жизни на войне — внимательность и носки. Чем внимательнее ты к носкам — тем дольше живешь. В Дахау рефлексии!

Быстрым рывком Фольксфатер перебежал через шоссе и залег в придорожных кустах. Кажется, его никто не заметил.

Унтершарфюрер ошибался. Из одного окна его пригибающуюся по привычке фигуру заметила древняя-древняя старуха. Немедленно перекрестилась. Потом схватилась за телефон и… И положила мобильную трубку на стол. «Конечно… Сейчас я позвоню в милицию и скажу, что через дорогу фашисты бегают. А потом приедет „Скорая психиатричка“. Не за немцем, а за тобой, Клавдия Петровна. То-то зятек будет рад. Я же слышала, как он меня сумасшедшей старухой назвал. Это когда ты свечку за товарища Сталина в церкви ставила, Клава…» — старухе не с кем было разговаривать и она разговаривала сама с собой. «А может, дочке позвонить? А что я ей скажу? Эх, эх… Дожилась ты, Клавочка. У тебя фашисты бегают. Вот бы сейчас гранату, как тогда под Модлином…»

Старуха перекрестилась и снова выглянула в окно. Улица была пустынна, лишь изредка по ней проносились легковушки. Фашисты больше не бегали.

«Вот и хорошо!» — успокоила себя бывшая учительница, сержант запаса, кавалер ордена Отечественной войны. «Вот и хорошо, что не бегают. А на покой уже пора, Клава, на покой. На покой да на погост…»

Она осторожно легла в пустую супружескую постель, холодную уже как лет пятнадцать. Опять перекрестилась. Закрыла глаза. Помолилась: «Господи Иисусе Христе, прости меня грешную. И передай мужу моему, капитану Семенову, такие слова: Васенька! Забери уже меня к себе! Сил моих больше нет одной тут куковать…»

И уснула, тяжело ворочаясь. Снились ей весенние дни сорок пятого года…

А Макс не спал. Макс бежал по парку. Хотя… Вы немецких парков не видели. Этот, по сравнению с ними, дикий лес. Нет, конечно, не такой как в Демянске, но и не немецкие чащобы. Мусора слишком много.

А бежал он в ту сторону, где огней меньше.

Добравшись до обрывистого берега над рекой, осторожно спустился вниз. А там, в густых зарослях прибрежных кустов, развел небольшой костерок и задумался над происходящим.

Что происходит-то? Да, он не в Вальхалле, как обещал рейхсфюрер Гиммлер и прочие партайгеноссе. Тогда где он? Потом он достал медальон и стал внимательно разглядывать тусклое серебро, на котором играли медленными отсветами языки пламени. Потом достал из ранца консерву, поставил ее на костерок. И только тут понял — кинжал забыл в квартире! Вытащил консервированное мясо из огня, поплевывая на пальцы. Сунул обратно в ранец. Достал кусок суррогатного хлеба и задумчиво стал жевать. Впрочем, что думать? Действовать надо. Надел цепочку на шею и сжал медальон в руках…

ГЛАВА 18

— Сэр, но…

— Никаких но, Андерсон. Эксперименты продолжать. Это указание оттуда!

Форрестол ткнул пальцем в потолок.

Андерсон пожал плечами, но продолжил:

— Понимаете, ситуация выходит из-под контроля. Потери в подопытном материале составляют…

— Гребаное дерьмо! Да мне все равно, какие потери в материале! Если будет нужно — мы еще для вас этого материала добудем. Что вам непонятно?

— Да как-то нехорошо, мистер Форрестол. Вот вчера один из экипажей закинуло в мир ядерной войны, вторая стадия лучевой болезни. Двое уже скончались. Третий еще жив, но без сознания. Некто Ганс Фольксфатер, позывной «Зепп»… Ну куда мы будем отправлять новеньких? Вы сами подумайте — вот экипаж Дмитрий Брамм. Двадцать четыре года. Дизайнер. В армии не служил. Механик-водитель. Позывной «Мутабор», прости Иисусе! Римма…