Фиалки по средам (сборник) - Андре Моруа

В антракте, после овации, которую устроила ей публика, она вышла в артистическое фойе. Все тотчас столпились вокруг нее. Женни опустилась на диван рядом с Анри Сталем. Она весело болтала с ним, вся во власти того радостного возбуждения, которое дает победа.

– Ах, мой милый Анри!.. Вот я снова выплыла на поверхность! Наконец-то я дышу полной грудью… Вы сами видели, как я играла три дня назад… Правда, ведь я никуда не годилась?.. Фу! Мне казалось, что я барахтаюсь на самом дне. Я задыхалась. И вот наконец – сегодняшний вечер. Сильный рывок – и опять я на поверхности! Послушайте, Анри, а что, если я провалюсь в последнем акте? Что, если у меня недостанет сил доплыть до конца? О Боже, Боже!

Вошедший капельдинер вручил ей цветы.

– От кого бы это? А, от Сен-Лу… От вашего соперника, Анри… Отнесите букет в мою уборную.

– И еще письмо, мадемуазель, – сказал капельдинер.

Распечатав послание, Женни звонко рассмеялась:

– Записка от лицеиста. Он пишет, что они создали в лицее «Клуб поклонников Женни».

– Весь «Жокей-клуб» ныне превратился в клуб ваших поклонников…

– Меня больше трогают лицеисты… А это послание к тому же заканчивается стихами… Послушайте, дорогой мой…

Скромные строки: «Я вас люблю» —Не судите и не отвергайте,И бедного автора – нежно молю —Директору не выдавайте.

– Ну, разве не прелесть?

– Вы ответите ему?

– Конечно, нет. Таких писем я получаю ежедневно не меньше десятка… Если я начну на них отвечать, я пропала… Но письма меня радуют… Эти шестнадцатилетние поклонники еще долго будут мне верны…

– Как знать… В тридцать лет они уже будут нотариусами.

– А почему бы нотариусам не быть моими поклонниками?

– Вот еще просили вам передать, мадемуазель, – сказал подошедший снова капельдинер.

И он протянул Женни букетик фиалок за два су.

– О, как это мило, поглядите, Анри! А записки нет?

– Нет, мадемуазель. Швейцар сказал мне, что фиалки принес какой-то студент Политехнической школы.

– Дорогая! – воскликнул Анри Сталь. – Позвольте вас поздравить! Право, потрясти этих «икс-игреков» не так-то просто.

Женни глубоко вдохнула запах фиалок.

– Какой дивный аромат! Только такие знаки внимания и радуют меня. Терпеть не могу солидную, довольную собой публику, ту, что является поглазеть, как я буду умирать, в полночь, точно так же как в полдень спешит в Пале-Рояль – послушать, как стреляет пушка.

– Зрители – садисты, – ответил Анри Сталь. – Они всегда такими были. Вспомните бои гладиаторов… Каким успехом пользовалась бы актриса, вздумавшая проглотить набор иголок!

Женни рассмеялась:

– А если какая-нибудь актриса вздумала бы проглотить швейную машину, слава ее достигла бы апогея!

Послышался возглас: «На сцену!» Женни встала:

– Ну что ж, до скорого… Пойду глотать иголки!..

Вот так, по рассказу Женни, и началась вся эта история.

В следующую среду во время последнего антракта улыбающийся капельдинер снова принес Женни букетик фиалок.

– Вот как! – воскликнула она. – Неужто опять тот же студент?

– Да, мадемуазель.

– А каков он из себя?

– Не знаю, мадемуазель. Хотите, спрошу у швейцара?

– Нет, не стоит, какая разница…

В среду на следующей неделе спектакля не было, но когда в четверг Женни пришла на репетицию, букетик фиалок, на сей раз немного увядший, уже лежал в ее уборной. Покидая театр, она заглянула в каморку швейцара:

– Скажите-ка, Бернар, фиалки принес… все тот же молодой человек?

– Да, мадемуазель… В третий раз.

– А каков он из себя, этот студент?

– Он славный мальчик, очень славный… Пожалуй, немного худощав, щеки у него впалые и глаза печальные, небольшие черные усики и лорнет… Лорнет и сабля на боку – это, конечно, смешно… Право, мадемуазель, юноша, видимо, влюблен не на шутку… Всякий раз он протягивает мне свои фиалки со словами «Для мадемуазель Женни Сорбье» и заливается краской…

– Отчего он всегда приходит по средам?

– А вы разве не знаете, мадемуазель? В среду у студентов Политехнической школы нет занятий. В этот день они заполняют весь партер и галерку… Каждый приводит с собой барышню…

– И у моего есть барышня?

– Да, мадемуазель, да только это его сестра… Они так похожи друг на друга, просто диву даешься…

– Бедный мальчик! Будь у меня сердце, Бернар, я бы попросила вас хоть разочек пропустить его за кулисы, чтобы он мог сам вручить мне свои фиалки.

– Не советую, мадемуазель, никак не советую… Пока этих театральных воздыхателей почти не замечают, они не опасны. Они восхищаются актрисами издали, и это вполне их удовлетворяет… Но стоит показать им малейший знак внимания, как они сразу начнут докучать вам, и это становится ужасным… Протянешь им мизинец, они ладонь захватят… Протянешь ладонь – руку захватят. Смейтесь, смейтесь, мадемуазель, да только я-то знаю, как это бывает. Двадцать лет служу в этом театре! Уж сколько влюбленных барышень я повидал на своем веку в этой каморке… И свихнувшихся молодых людей… И стариков… Я всегда принимал цветы и записки, но никогда не пропускал никого из них наверх. Чего нельзя, того нельзя!

– Вы правы, Бернар. Что ж, будем холодны, осмотрительны и жестоки!

– Какая тут жестокость, мадемуазель, просто здравый смысл…

Прошли недели. Каждую среду Женни получала свой букетик фиалок за два су. Весь театр прослышал об этом. Как-то одна из актрис сказала Женни:

– Видела я твоего студента… Он очарователен, такая романтическая внешность… Прямо создан, чтобы играть в «Подсвечнике» или «Любовью не шутят».

– Откуда ты знаешь, что это мой студент?

– Я случайно заглянула к швейцару в ту самую минуту, когда он принес цветы и робко попросил: «Пожалуйста, передайте мадемуазель Женни Сорбье…» Это была трогательная картина. Видно, юноша умен и не хотел казаться смешным, но все же он не мог скрыть волнения… Я даже на минуту пожалела, что он не мне носит фиалки, – уж я отблагодарила бы его и утешила… Заметь, он ничего не просил, даже не добивался разрешения увидеть тебя… Но будь я на твоем месте…

– Ты бы приняла его?

– Конечно, и уделила бы ему несколько минут. Ведь он так давно ходит сюда. К тому же и каникулы подоспели. Ты уедешь, так что нечего опасаться, что он начнет тебе досаждать…

– Ты права, – сказала Женни. – Сущее безумие пренебрегать поклонниками, когда они молоды и им нет числа, а потом гоняться за ними спустя тридцать лет, когда их останется совсем немного и все они обзаведутся лысиной…

Выходя в этот вечер из театра, она сказала швейцару:

– Бернар, в среду, когда студент опять принесет фиалки, скажите ему, чтобы он сам вручил их мне после третьего акта… Я играю в «Мизантропе». По роли я переодеваюсь всего один раз. Я поднимусь в свою уборную и там приму его… Нет, лучше я подожду его в коридоре, у лестницы или, может быть, в фойе.

– Хорошо. Вы не боитесь, мадемуазель, что…

– Чего мне бояться? Через десять дней я уеду на гастроли, а этот мальчик прикован к своей Политехнической школе.

– Хорошо, мадемуазель… А все же, на мой взгляд…

В следующую среду Женни играла Селимену с особым блеском, вся во власти горячего желания понравиться незнакомцу. Когда наступил антракт, она ощутила острое любопытство, почти тревогу. Она устроилась в фойе и стала ждать. Вокруг нее сновали завсегдатаи театра. Директор о чем-то беседовал с Бланш Пьерсон, слывшей в те времена соперницей Женни. Но нигде не было видно черного мундира. Охваченная нетерпением, взволнованная Женни отправилась искать капельдинера.

– Никто меня не спрашивал?

– Нет, мадемуазель.

– Сегодня среда, а фиалок моих нет как нет. Может быть, Бернар забыл передать их… Или тут какое-нибудь недоразумение?

– Недоразумение, мадемуазель? Какое недоразумение? Если угодно, я схожу к швейцару…

– Да, пожалуйста… Впрочем, нет, не стоит. Я сама расспрошу Бернара, когда пойду домой.

Она посмеялась над собой. «Странные мы создания, – подумала она, – в течение шести месяцев я едва замечала робкую преданность этого юноши. И вдруг сейчас только потому, что мне недостает этих знаков внимания, которыми я всегда пренебрегала, я волнуюсь, словно жду любовника… Ах, Селимена, как сильно пожалеешь ты об Альцесте, когда он покинет тебя, охваченный нестерпимым горем!»

После спектакля она заглянула к швейцару:

– Ну как, Бернар, где мой поклонник? Вы не прислали его ко мне?

– Мадемуазель, как назло, сегодня он не приходил… В первый раз за полгода он не явился в театр – именно в тот самый день, когда мадемуазель согласилась его принять.

– Странно. Может быть, кто-нибудь предупредил его и он испугался?

– Нет, мадемуазель, что вы… Никто и не знал об этом, кроме вас и меня… Вы никому не сказали? Нет? Ну и я тоже молчал… Я даже жене ничего не говорил…

– Так как же вы все это объясните?