Христос не еврей, или Тайна Вифлеемской звезды - Джекоб Коннер

Неудивительно, что «ученики были впервые названы христианами в Антиохии», греческом городе на побережье. В Иерусалиме они разбились на несколько групп, спорящих между собой по вероучительным вопросам. Егисиппий упоминает некоторые из этих групп или ересей, не называя ту, к которой он принадлежал сам, а именно евионитов. В Антиохию из Иерусалима пришли прозелиты иудаизма, убеждая, что греческие прозелиты не имеют права называться христианами, так они не придерживаются еврейских обычаев. Это привело к общему собору апостолов, старейшин и вожаков групп христианства в Иерусалиме. Вопрос был улажен на месте таким образом, что иудаизм перестал считаться существенным для христианства, и прозелитам стало не обязательным оставаться приверженцами ритуалов древнего культа. Сомнений по данному вопросу не оставалось, и все же, как мы увидим позже, это решение апостолов игнорировали евиониты, или иудео- христиане.

После этого собора в Иерусалиме появился новый лидер, ярый сторонник нееврейской позиции, хотя и принявший христианство после иудаизма. Это был апостол Павел, когда-то гонитель христиан и все еще у многих не пользовавшийся доверием. Он пришел, вооруженный собственным глубоким опытом, полученным по дороге в Дамаск. Его свидетельства оказали особенно сильное впечатление благодаря его опыту, его успешному служению, его образованию, его ясному пониманию ситуации и, наконец, потому что он был оратором, мастерски представившим свое видение вопроса. По всем этим причинам он был способен «противостоять Петру лицом к лицу», и апостольская позиция по отношению к независимости христианства, как свободной от всяких связей с иудаизмом, была установлена.

Полностью все осознав, Петр продолжал проповедовать с характерной для него горячностью и рвением, так как его приверженность иудаизму осталась в прошлом. Новая религия набирала силу, подобно лавине. Она захватывала разум и волю мужчин и женщин невиданной раньше убежденностью. По мере того как жестокость преследований нарастала, рвение обращенных усиливалось. В этом виделось нечто сверхъестественное. Люди не идут на смерть после пыток из пустой фантазии, или по капризу, или даже из-за сильного и устойчивого убеждения в правильности чего-то. Но взиравшие на все это видели мужчин, женщин и даже детей, целыми толпами встречающих смерть в ее самой ужасающей форме. ПОЧЕМУ? Чтобы доказать свою преданность этому Высшему Имени — имени их Господа Иисуса Христа. Даже в наши дни есть нечто непостижимое в эмоциональной мощи, экстатичном энтузиазме, религиозном исступлении, которое иногда наблюдалось со стороны обращенных в Христианство, что бы вы ни говорили или думали об этом. Это было чудо, которое невозможно объяснить естественными законами. Теперь представьте себе бездну между всего лишь народным культом со своим прирученным божеством, собственными сиюминутными интересами, отрицанием универсальной справедливости, проявившимся в дерзком притязании на обращение к нему как к «народу, снискавшему особое расположение» Всевышнего, и, с другой стороны, обращение ко всему человечеству во имя справедливости, истины, милосердия, доброты, добрососедства, любви, без какого-либо страха или предпочтительности? Религии Греции и Рима были открыто политеистическими и поэтому толерантными и нейтральными, открытыми для проповеди христианства. Они принимали христианство массами, потому что были неевреями, откликнувшимися на нееврейскую религию — что означало не меньше, чем провозглашение религии для всего мира. За пределами Палестины можно было там и тут встретить обращенных евреев, но относящихся враждебно было гораздо больше. Однако за оградой еврейства скорость распространения христианство была выше всякого понимания. Очевидно, была некоторая экзальтированность, которая нам непонятна по причине, возможно, того открытия, что добрые и дурные мотивы были общими для всего человечества — короче говоря, что доброе и плохое было абсолютно, а не относительно правильным или неправильным, потому что Верховное Существо сотворило человека по своему духовному образу, и моральный стержень человечества был универсальным. Сильная моральная убежденность галилеян дала христианству первый импульс и «направила его на многих мучеников для борьбы, которая не могла закончиться поражением. Иерусалим никогда не мог бы покорить человечество, именно север (галилеяне) один создал христианство»[72]. И снова: «пальма принадлежит тому, кто оставался сильным и в словах, и в поступках; кто распознавал добро и ценой собственной крови привел его к триумфу. Иисус с этой двойной точки зрения не имеет параллели. Его слава остается вечной и никогда не будет исчерпана».

Географически разрыв с иудаизмом был вскоре завершен, ибо христианство стало мировой религией еще до мученичества Петра и Павла. Но в смысле религиозной традиции разрыв был все еще не закончен, так как в качестве элементов иудейского фона оставалось еще некоторое количество литературы, частично в оригинале, принадлежавших еврейскому народу, но лучшие произведения были заимствованы из более ранних источников. Именно потому, что евреи так ловко их заимствовали, мы до сих пор имеем Ветхий Завет, от которого никогда не отказывались.

Существовали более ранние источники, так что отдаленное прошлое питало еврейских компиляторов, например, история потопа, десять заповедей и большинство псалмов. А затем какой-то неизвестный наследник бессмертия дал нам Книгу Иова со следами такой высокой культуры и утонченности, которой никогда не ведали еврейские кочевники.

Моральные нормы и религиозные убеждения не являются исключительной собственностью какого-то одного народа, и Моисей не был единственным учителем и основателем закона для человечества. Евреи, если бы они знали Гомера, Ахиллеса, Солона и других великих греков, могли бы расширить свои заимствования. Ибо был и Пифагор, который учил бессмертию души, и Сократ, который в 399 г. до Р.Х. был приговорен к смерти за то, что учил людей очистить от грязи старую греческую религию. Именно грек Гераклит впервые написал: «В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог», а это было заимствовано евреем Филоном и таким образом вошло в греческий Новый Завет. Остается только сожалеть о том, что компиляторы не удосужились сообщить нам, откуда пришли оригиналы.

Что вызывает еще большие сожаления — это включения в число их «священных писаний» того, что можно назвать евангелием непристойностей, упомянутым в других источниках. Это — рыболовные сети иудаизма, которые прилипли как лохмотья позорного прошлого к одеждам христианства, пачкая его репутацию. Они не являются ни частью или параллелью Христа, ни слабейшим эхом Его учения, хотя Он не отворачивался от людских пороков. Выставлять напоказ подобные непристойности с амвона или откуда-то еще означает богохульствовать над именем и очищающим воздействием божественности на человека. Христианство должно отречься от склепа иудаизма и посвятить себя религиозному убеждению, которое полностью соответствует истинности и чистоте Христа.

Борьба, которая шла в умах ранних писателей, явственно проступает сквозь все послания, так же как и Евангелия. Но читая между строк, иногда можно различить за ними личность Христа, лишь частично отраженную там.

Необходима дистанция, чтобы увидеть огромную гору, или огромную личность, а в данном случае подобная дистанция была невозможна. Без опасений можно предположить, что Петр и Павел, если бы имели ту временную дистанцию, которую имеем мы, опустили бы все ссылки на древнееврейские «законы», как и на проблему примирения христианской свободы с ними. «Мы будем знать истину, и истина сделает нас свободными», — сказал Христос. Ту определенность, которую мы, современные люди, теряем в определенности при личном контакте, мы приобретем благодаря временной дистанции и в свободе от еврейского прошлого. Мы не должны недооценивать преимущества перспективы. Поэтому, читая между строк, мы не находим многослойности рассуждений в отношении Его фона. Это было так же ясно для Его ума, как должно быть и для нас. Он просто оставался свободным от всяких исторических связей, всех догматических ограничений прошлого и дал им НОВЫЙ Завет. Он сказал им так много, но их обработанный иудаизмом мозг мыслил вместо них, и они не могли видеть Его таким, каким Он был. «Прошлое слишком тесно связывало их».

Все это представлено в борьбе Павла с древнееврейскими законами. Его способность к логическому рассуждению, его напрасное стремление примирить одно с другим, его болезненные попытки влить новое вино в старые мехи — это было тем, что беспокоило его до такой степени, что приводило иногда к странным толкованиям. Неудивительно, что он как-то воскликнул в отчаянии: «О, что за ничтожный я человек! Кто избавит меня от этого мертвого тела?» Затем, тут же овладев своими мыслями, он сам правильно отвечает на собственный вопрос. Павлу не нужны были «законы» и все эти бесплодные рассуждения, касающиеся их, — не более чем нам, гоям, впустую пытающимся примирить их с христианскими догматами. Но его еврейское прошлое цеплялось за него, как за почву родной земли, и логика тщетно старалась освободиться от нее. Решение было достаточно простым — просто удалить почвенный слой и положить новый. Насколько же более простыми и безыскусными были слова Христа: «Я пришел не разрушить закон, но исполнить его». Точно! Христос не уничтожил потребность в нем. Это означало то же самое без антагонизма — и без двусмысленности. Это было, как если одно изобретение заменяет другое, или как открытие Коперника, заменившее теорию солнечной системы Птолемея. Досадно, что современный ученый вынужден затрачивать время и усилия на абсурдные «законы», которые волновали Павла!