Хроника трагического перелета - Станислав Токарев

Когда аппарат был на высоте около 1000 метров, по трибуне пронеся вздох ужаса.

Фигурка пилота отделилась от машины и камнем полетела вниз. Вслед, разломанный на две части, рухнул и аэроплан.

Корпуса корабельных инженеров капитан Лев Мациевич лежал, врывшись в землю, прикрыв рукой лицо. Верно, падая, он еще сохранял сознание. Когда труп подняли, в твердой почве осталась вдавлина, точно повторявшая форму тела.

На трибуне, прижав к себе обмершую семилетнюю дочь, билась в истерике жена 35-летнего офицера, ушедшего первым из наших.

Заупокойный молебен был отслужен в Адмиралтейском соборе св. Спиридония. В церкви присутствовали матросы субмарины «Акула», которой командовал покойный, — низкорослые и кряжистые, как все подводники. Гроб, накрытый Андреевским флагом, вынесли военный министр Сухомлинов, исполняющий должность морского министра адмирал Григорович, генерал от кавалерии Каульбарс, видные думцы А.И. Гучков и Г.Г. фон Лерхе. Погребальная процессия заполнила весь Невский. Прах предан земле в Александро-Невской лавре. В момент ружейного салюта над куполом всплыл и сделал круг дирижабль «Кречет».

Версия. Каким образом, откуда она появилась и проникла не только в историческую литературу, но и в науку, автор может лишь догадываться. О ней как о вполне достоверной сообщил автору маститый военный историк. Затем ее следы обнаружились в воспоминаниях одного писателя, бывшего в детстве очевидцем тех событий. В романе другого, основательно занимавшегося, в частности, изучением жизненного пути такого крупного государственного деятеля, как П.А. Столыпин.

«…В сентябре десятого года проводился первый авиационный российский праздник… Столыпин приехал на смотр. И когда в сопровождении свиты, обходил строй монопланов и бипланов, один из летчиков штабс-капитан (?) Мациевич предложил: «Не согласитесь ли, господин министр, совершить со мной полет?» «С удовольствием», — ответил он и тут же забрался в кабину. Накануне, из доклада директора департамента полиции, он узнал, что именно этот офицер, будучи в Париже, весьма тесно сошелся с революцонерами-эмигрантами и вступил в некую боевую террористическую организацию… Петр Аркадьевич был фаталистом: чему случиться, того не миновать… Ревел мотор, бил в лицо ветер. Они сделали большой круг над полем. Мациевич обернулся с переднего сиденья и закричал: «Не желаете ли продолжить?» Хватит, решил он и отрицательно махнул рукой… А через день прочел донесение: при очередном полете Мациевич упал с большой высоты и разбился насмерть. Случай? Или сообщники офицера исполнили приговор — за то, что их сотоварищ не воспользовался моментом?» (В. Понизовский. «Час опасности»).

В настоящее время взгляд на фигуру и роль Столыпина заметно изменился. Не только в среде историков, но прежде всего — некоторых публицистов. Очевидно, попытка, разрушив крестьянскую общину, дать возможность наиболее трудолюбивой, энергичной части крестьянства превратиться в основательных богатых хуторян (попытка, о которой В.И. Ленин писал: «Аграрное законодательство Столыпина… насквозь проникнуто чистобуржуазным духом. Оно… идет по линии капиталистической эволюции, облегчает, толкает вперед эту эволюцию, ускоряет… распадение общины, создание крестьянской буржуазии. Это законодательство, несомненно, прогрессивно в научно-экономическом смысле») оказалась созвучна некоторым современным идеям по части выведения страны из сельскохозяйственного кризиса. Созвучна идее фермерства.

Не вдаваясь в глубину проблемы (это в мою задачу не входит), замечу все же мимоходом, что П.А. Столыпин развивал концепцию, которую до него не удалось воплотить в жизнь С.Ю. Витте. Премьер-министр и министр внутренних дел был, безусловно, мощной, по-своему идейной личностью, патриотом. Не жаловали его в Царском. «Не ндравится нам евойная рожа» («нам» — это характерно), — сказал Распутин дворцовому коменданту Дедюлину после одного из докладов премьер-министра государю. Распутина премьер однажды выгнал вон, Витте в своих воспоминаниях свидетельствует о том, что незадолго до последнего, рокового покушения Николай II прямо сказал главе своего правительства: «Для вас, Петр Аркадьевич, я готовлю другое назначение» (какое, не уточнил). И в Киеве, в оперном театре, стрелял-то террорист Дмитрий Богров, по совместительству агент охранного отделения (существует мнение, что этот молодой человек был исполнителем воли и некоторых международных сил), не в царя, а в Столыпина.

Сказанное выше не противоречит тому, что было за что его ненавидеть, за что покушаться и революционерам. Все так, однако причем здесь капитан (не штабс-капитан, чин-то пехотный) Мациевич?

Если к какой организации и принадлежал культурнейший моряк (механический факультет Харьковского технологического института, затем, без отрыва от военной службы, Морская академия), то не к антимонархической, а националистической — легальному, к терактам не прибегавшему украинскому обществу «Громада», состоя одним из ее старшин. И на собрании «Громады», посвященном памяти Льва Мациевича, речь произнес другой старшина — известный впоследствии Симон Петлюра. Рассказывал, между прочим, что запорожцы, предки покойного, получили дворянство во дни присоединения Малороссии к Великороссии. Что отец Льва Макаровича служил бухгалтером на сахарном заводе Терещенко (возможно, первые опыты запуска моделей планеров подросток Лев производил вместе с сыном заводчика Федором Терещенко).

Завербован эсерами-максималистами в Париже? За несколько месяцев, проведенных в обучении полетам и трудах по приемке купленных аппаратов (Лев Макарович нес главную ответственность)?..

Не верится как-то. Тем паче, после оглушительного разоблачения Азефа партия эсеров пребывала в разброде.

Наконец, если доверять упомянутой версии, следует предположить и то, что среди пилотов, военных либо штатских, были другие террористы. Кто-то же из них должен был проникнуть к ангарам и повредить аппарат Мациевича умело и незаметно, дабы не промахнулась карающая длань.

А охранное отделение, по словам писателя-историка, не только «ниточку ухватило»: знало прекрасно, кого опасаться. Размотало бы весь клубок, о чем стало бы известно.

По обстоятельствам катастрофы составлен скрупулезный акт. Причина случившегося: разорвалась одна из диагональных стальных растяжек, конец попал в винт и мотор, тот деформировал корпус аэроплана, который клюнул носом, и авиатор, намереваясь отклоном тела назад выровнять машину, выпал. Протокол подписали такие компетентные лица, как полковник Найденов, авиаторы Михаил Ефимов и Генрих Сегно.

Характерно: сам же покойный Владимир Миронович Понизовский, не только талантливый писатель (мой соученик, память которого свято чту), но и дотошный архивист, несколькими страницами ниже рассказывает о том, что сменивший пресловутого Гартинга на посту заведующего заграничным отделением контрразведки Красильников «уведомил, что из совершенно достоверных источников ему стало известно о подготовке покушения на министра внутренних дел: кто, когда и где… Директор доложил министру… Оказалось же, что вся история вымышлена самим агентом, желавшим упрочить свое положение в глазах нового начальства». Последовал — лично от Столыпина — приказ разработать инструкцию «об агентах, склонных ко лжи и шантажированию».

Ну, и наконец, когда автор поделился своими сомнениями со всезнающим Всеволодом Ивановичем Лавренцом, тот пренебрежительно отмахнулся: «Сплетня одной немецкой бульварной газетки». А может, не сплетня — намеренная «деза» с целью поселить в русском военведе неуверенность в своих офицерских кадрах?

Мы не с меньшим уважением относились бы к памяти Льва Макаровича Мациевича, имей он отношение к революции. Однако — чего не было, того не было. И пора версию эту, время от времени всплывающую, признать несостоятельной.

29 апреля праздник воздухоплавания еще продолжался. Еще Ефимов катал на своем «Фармане» сперва Гучкова, потом его супругу (впрягся в лямку — тяни). Но публика уже не испытывала подъема, и на трибуне из уст в уста передавали высказывание бесстрашного лейтенанта Пиотровского: «Авиация — это война. Как на войне гибель людей — неизбежная случайность, так и в авиации она случайна, но неизбежна».

Ближе к вечеру пушечный выстрел известил, что развлечений на Комендантском поле больше не предвидится.

Глава тринадцатая

Родная Казань в шлемах башен, мономаховых шапках церквей, бармах стен древнего Кремля. Белоколонная «альма матер»: когда поступал в чиновники, здесь ему говорили: «Вы, Васильев, со временем могли бы стать профессором, лекции читать…»

Былые гимназеры, коих репетировал, готовил к поступлению, помогал зубрить латынь, вытянулись, заломили студенческие фуражки, усики, гляди же, отпустили — все больше английские, в подражание прежнему домашнему учителю. Просят примерить пилотский шлем, потрогать крылья и фюзеляж. Профессора и приват-доценты теперь, на ипподроме: «Вот и вернулись вы к родным пенатам — в ореоле, как говорится, — чудно, чудно».