'Я - кто?! Сенсей?' 2: Изменяющий судьбыю Том II. Часть 1. - Kerr Riggert
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впрочем, это может и не понадобиться.
Ровно через шестьдесят минут с момента нашего разговора я снова призвал краба.
Со слов зверя выходило, что обратным призывом мне с принцессой не уйти, только в одиночку, и вообще я был немного не прав в расчетах.
На перенос меня и Коюки мне бы потребовалось чакры как на перенос четверых шиноби.
Почему так много?
Во-первых, Коюки не шиноби, своей чакры у нее совсем мало, значит, стоимость переноса уже как у двух шиноби.
Во-вторых, она не контрактник, что означает дополнительный расход чакры. Тоже моей.
В-третьих, нас двое и перенос должен быть жестко синхронизирован.
В-четвертых, я сам вообще-то тоже должен уйти обратным призывом.
Если совсем грубо, то Коюки будет жрать чакру на свой перенос за троих, и при этом есть риск, что ее выкинет куда-нибудь во время перемещения, если я буду невнимателен. А в своем нынешнем состоянии я это просто не потяну.
Это тебе не трансгрессия из Гарри Поттера, я после этого «заклинания» в лучшем случае буду пуст, даже если выполню его с полным резервом. А его у меня сейчас в лучшем случае половина наберется. И это самый оптимистичный прогноз. Я сильно потратился на дирижабле и во время спуска, да и сейчас греться как-то надо.
Если же я попытаюсь перенести одну Коюки, то принцессу может выкинуть к «ее призыву», а не к крабам, что равносильно смерти для обычного человека. Мало ли где обитает зверье, к которому у Коюки душа лежит.
Короче, до утра придется ждать здесь, призвать завтра краба, чтобы получить от него подтверждение, что я с Коюки сможем безопасно перенестись в мир призыва и нас будет кому призвать обратно. И только после этого я рискну использовать технику.
Краб уверил, что завтра он сможет достать печать, которая может перенести человека без чакры. И если мы найдем место, чтобы отогреться, восстановить чакру и сделать нужную печать, то можно будет попробовать.
Будем ждать ответа от Наруто. Если крабы до него достучатся — можем попробовать. Ну, а пока надо переждать ночь и выбираться отсюда к жилью, еде и теплу. На этой ноте призыв нас покинул, не забыв в который уже раз пожаловаться на холод.
Да-да, а мы тут, блин, загораем!
Пока я думал, как быть, Коюки сама отыскала выход: прижалась ко мне, вроде бы даже задремала, приобняв за пояс и положив голову на мягкий валик внизу чуунинского жилета, пока я настороженно вглядывался в темноту через прозрачное пластиковое окошко «двери». Что-то меня в поведении Казахана царапнуло, но я не почувствовал в этом угрозы и просто забил.
Вздохнув, я снял куртку, которую, под едкие комментарии Какаши, носил поверх форменного жилета, и накрыл ею плечи принцессы.
А между тем снегопад превратился в кромешный белый ад, и заканчиваться он явно не собирался, наметая снег уже внутрь пещеры, заметая путь наружу. В палатке было тесно, душно и слышалось шуршание острых снежинок, поземкой стелившихся по полу.
— Это действительно надолго… — кротко заглядывая в глаза, прошептала Казахана.
Сидеть в тишине актрисе-принцессе быстро надоело, и она начала рассказывать о себе. Рассказывая о детстве, она будто смотрела сквозь меня, теснее прижимаясь и тяжело вздыхая. Она говорила о том, что ради безопасности ее лишили имени, прошлого и всего самого дорогого, не дав ничего взамен.
Под потолком палатки едва заметно покачивался крошечный источник на фуин-печати, похожий на тусклое солнце, пробивающееся через плотные тучи: не желтоватый, но и не белый.
— Радость, счастье, привязанность… — голос Коюки грудной, тягучий, убаюкивающий и дурманящий, — все чувства остались в прошлом. Я перестала ощущать себя живым человеком.
— Знакомо… — выдохнул, хотя до этого я ей вообще не отвечал.
— Я замкнулась в себе, перестав чувствовать. Тогда я решила стать актрисой, чтобы играть эмоции, которые не могу испытать.
Коюки прижалась теснее, положив голову мне на грудь, слегка поморщившись от царапнувшего щеку замка-защелки.
Может еще полминуты или минуту, я вслушивался в то, что она говорит, а потом просто слушал сам голос: низкий, бархатистый, размеренный и томный, словно каждое слово жаркий выдох, от которого мурашки по всему телу и туман в голове. Я был так близко, что слышал запах, исходящий от нее: душный пряный сладкий жар, словно приторная конфета с восточного базара. Не заметил, когда она стала говорить тише, делая длинные паузы на глубокий вдох, от которого ее грудь в вырезе сценического костюма мерно вздымалась, заметно очерчивая полушария. В какой-то момент Казахана стала говорить еще тише, и я наклонился, прислушиваясь, краем сознания замечая, что она дышит в унисон со мной и так же тяжело. Последовавший поцелуй не стал сюрпризом. Кто потянулся первым — не понятно, да и не важно. Платье оголило ее плечи, соскользнув так легко, словно держалось на честном слове. Ее руки справились с замком жилета и защелками по бокам броника, не прервав жадных поцелуев. Остальное я сбросил сам под требовательным взглядом синих глаз, повалив податливое тело прямо поверх скомканной одежды.
Грубо, властно, жестко. За впившиеся в спину ноготки сильнее сжал ее бедра. Я упивался ее громкими стонами, переходящими в сладострастные возгласы срывающимся голосом. Жадно вдыхал запах ее тела, от которого свербело в носу.
Посреди ночи проснулся, как с похмелья после дикой пьянки, только голова не трещала, но провалиться сквозь землю хотелось так же, а еще чесалась спина, разодранная ногтями неожиданной любовницы.
Анко себе такого никогда бы не позволила. Как и я никогда бы себе не позволил вести себя с Митараши так… Как животное.
Крепко зажмурившись, успокоился и покосился на левое плечо. Коюки, к огромному моему сожалению, не исчезла, только сонно поморщилась от прядки упавшей на ресницы.
Пытаясь осторожно выпутаться из объятий и тряпок, не потревожив сон Казахана, мысленно бубнил: «Ничего не было, потому что никто не поверит. Я просто сделаю вид, что ничего не было».
Казахана громко вздохнула и шумно выдохнула, а я застыл, оцепенев, не переставая повторять бесполезное «Ничего».
Сонная Казахана, потянувшись, по-хозяйски закинула на меня ногу и начала елозить коленом. Она терлась вполне себе осознанно, с долей ехидства поглядывая на меня сквозь опущенные ресницы и спутанные волосы. Наверное, в ее
