Белая субмарина: Белая субмарина. Днепровский вал. Северный гамбит - Владислав Олегович Савин

– Пер Ингвар Олафсон, Датская королевская армия. Я не эсэсовец, господин следователь! Это только форма похожа, но видите, вот здесь вместо свастики молот Тора! И руны здесь и здесь другие.

– Откуда тогда знаете немецкий язык?

– Я из Оденсе, с немцами часто дело имел, а бабушка у меня из Шлезвига, тоже приучала. Мне только потому нашивки унтер-офицера и дали, а сам я против вас никогда не воевал. Хотя в армии с тридцать девятого года.

– Однако вы служите в Датском Добровольческом экспедиционном корпусе. То есть вы сами вызвались воевать против нас?

– Никак нет, господин следователь, я был мобилизован по списку, сделанному немецкими оккупационными властями. И доставлен в казарму под конвоем немецких жандармов. После чего нас, оторвав от дома и семьи, уже почти не выпускали за забор. Четырехнедельный курс обучения, затем в эшелон, на пароход, и вот мы уже на фронте! Господин следователь, это было ужасно – ваши солдаты стреляли и кололи штыками даже тех из нас, кто уже поднял руки! Из-за этой проклятой формы, выглядевшей почти как у эсэс!

– Как любая иностранная часть, вы должны были пройти у немцев проверку кровью. Вы лично расстреливали наших, советских людей?

– Господин следователь, а что мне еще оставалось делать? Это было за неделю до нашей отправки на передовую. Наш взвод поставили строем, вывели каких-то двух человек в штатском и сказали, что это русские партизаны, приговоренные к смерти, и нам следует привести в исполнение. Если бы я отказался, меня бы отправили в немецкий концлагерь или даже поставили бы рядом с теми двоими, которых бы расстреляли всё равно! Правда, немецкий фельдфебель перед этим забирал у нас винтовки, и как нам сказали, у некоторых из нас заменял патроны на холостые. По давней европейской традиции, чтобы любой из нас мог успокоить себя надеждой, что не стал палачом. Все действие фотографировали, там был какой-то человек с «лейкой», но карточек никому не давали и даже не показывали. Зато объявили, что теперь русские в плен нас брать не будут: «Так что деритесь за Рейх и собственную жизнь!»

– Как выглядели казненные? Как они держались? Были ли на них следы пыток, избиений?

– Господин следователь, ну что можно увидеть с двадцати шагов? Шли они, по крайней мере, сами и на ногах держались. Даже как-то… ну, с равнодушием, что ли? Будто ждали: «Да скорее бы!» Сами встали туда, где им было указано. Мы по команде дали залп, они упали, и всё! Меня теперь расстреляют?

– Трибунал решит. Когда ваше дело будет рассмотрено и установлено, кем были те двое.

– Господин следователь, я больше ни разу не стрелял по русским! А когда мы сменяли на позициях немецкие части, от нас даже не скрывали, что бросили сюда на убой! Говорили: «Таллин был ваш город, вот и обороняйте свою землю сами, а нас ждет фатерлянд»! Мне повезло не быть на том злополучном конвое, который вы потопили, но мы понимали, что эвакуироваться нам не дадут, пароходов назад не будет! У нас не было выбора, ведь немцы стояли за спиной! Нас предупредили, что всякий отступающий без приказа или не в составе своего подразделения будет расстрелян на месте полевой жандармерией. А у любого, кто сам сдастся вам в плен, семья будет заключена в концлагерь.

– Продолжайте. Что было на фронте? В каких боях вы участвовали?

– Так не было боев, господин следователь! До того последнего… Пару-тройку дней было затишье, будто и войны нет. Мой друг Оскар высунулся осмотреться, он был всегда очень любопытен, и как раз собирался послать домой письмо: «Вот я уже на страшном русском фронте». И ваш снайпер убил его пулей в голову, это была первая смерть, какую я видел вблизи. Оскар был безобидным парнем, хотя и устрашающего вида: двухметрового роста и с огромными кулаками – но он никогда никому не делал зла, а в Оденсе у него остались жена и дочь.

– Однако он тоже стрелял в тех двоих? Значит, виновен. Если вы пришли на нашу землю с оружием, то невиноватых среди вас быть не может, разница лишь в степени вины… Расскажите об обстоятельствах вашего пленения.

– Мы уже обжились, всё стало казаться как дома. Правда, в самой первой траншее старались бывать поменьше и не выглядывать, ваши снайперы там за два дня убили еще шестерых – лишь на участке нашего батальона. Но в остальном всё было тихо, и мы уже втайне смеялись над теми, кто пугал нас ужасами русского фронта. Несколько раз пролетали самолеты, но не бомбили и не обстреливали, и мы надеялись, так будет и дальше. Откровенно скучали, поскольку нечем было заняться, и писали письма домой. А после – это был ужас! Мощный обстрел, когда даже земля вся дрожит и горит – и не только ваши пушки, но и эти дьявольские «катюши». Я лежал на дне траншеи и боялся поднять даже руку, думая, когда же это кончится! Это был настоящий Верден, всё вокруг было просто перепахано, стерто в пыль! А когда обстрел прекратился, мы услышали шум ваших танков – совсем близко! Они наступали прямо за сплошным огневым валом от разрывов снарядов, который прошел через наши позиции подобно плугу! А русские солдаты бежали за танками или ехали на броне – и прыгали в окопы прямо нам на головы! Мы не успели опомниться, как они закидали нас гранатами, а затем ворвались в траншеи, очень злые! Это было страшно, мы побросали оружие и подняли руки, а нас убивали, крича: «Эсэс!» Когда же всё кончилось, нас осталось два десятка от роты и меньше сотни от всего батальона, про других не знаю. Нас согнали в кучу и смотрели с ненавистью, как на приговоренных. А мы не эсэс, нам нечего делить с русскими! Я хочу всего лишь вернуться домой живым, и будь проклят фюрер, Рейх, а заодно и наш король, который втянул нас в эту безумную авантюру!

– Вы сказали, что прибыли на фронт восьмого сентября. В плен попали двенадцатого, так откуда же у вас эта листовка, если за эти дни наши самолеты не бросали на вашем участке агитационный материал?

– Господин следователь, так это знают все! На Восточном фронте обязательно надо иметь в кармане ваш «пропуск» на такой случай, как у меня. Это дает лишний шанс на жизнь. Если вам не повезло подобрать, значит, надо добыть где угодно.

– И кто же вам дал «пропуск в плен»?

– Какой-то немецкий солдат из части, которую мы сменяли. И не дал,