Продолжение «Тысячи и одной ночи» - Жак Казот

его подчеркнула загадочность идей, которыми он руководствовался при создании почти всех своих произведений и которые придавали им особое, таинственное значение; постараемся же оценить их по достоинству.

О первых годах жизни Жака Казота известно немногое. Он родился в 1720 году в Дижоне и, подобно большинству просвещенных людей своего времени, учился в иезуитском коллеже. Один из его наставников, старший викарий Шалонского епископа господина де Шуазеля, помог ему перебраться в Париж и пристроил в администрацию Министерства морского флота, где Казот в 1747 году дослужился до звания комиссара. Именно с этого времени он и начал понемногу заниматься литературой, особенно поэзией. В салоне его земляка Рокура собирались литераторы и художники, и Казот приобрел известность, прочитав там некоторые из своих басен и песен. Произведения эти свидетельствовали о недюжинном таланте, которым позднее будет отмечена скорее проза писателя, нежели поэзия.

После этого Казоту пришлось жить на Мартинике, куда он был назначен инспектором Подветренных островов{382}. Там автор «Влюбленного дьявола» провел несколько лет, о которых мы мало что знаем; известно только, что местные жители любили и уважали его и что он женился на дочери главного судьи Мартиники, мадемуазель Элизабет Руаньян. Предоставленный по этому случаю отпуск позволил Казоту вернуться на какое-то время в Париж, где он опубликовал еще несколько поэм. К этому же периоду относятся и две песни, вскоре снискавшие широкую известность. Они написаны в духе модного для того времени старинного романса или французской баллады, в подражание сьеру де Ла Моннуа{383}. Песни эти явились одной из первых попыток воссоздать тот средневековый романтический или лирический настрой, которым наша литература пользовалась — и злоупотребляла! — много позже. Замечательно, что уже в этой, далеко не совершенной форме явственно просматривается своенравный и яркий талант Казота.

Первая из песен озаглавлена «Бессонница доброй женщины» и начинается так:

В самом сердце дремучих Арденн

Мрачно замок на скалах молчит.

Там хоронится нежить у стен,

Воем ужас наводит в ночи.

Окон чернеют глазницы,

С криком зловещим взметаются птицы,

Видно, кричат не напрасно.

Страшно мне, милая, страшно![100]

С первых же слов можно признать в этой песне балладу, какие сочинялись поэтами севера Франции, а главное, видно, что это серьезная фантастика, далекая от манерных сочинений Берни и Дора{384}.

Простота стиля не исключает, тем не менее, особой, сочной и красочной поэтичности, отличающей многие строки этой баллады:

Воют оборотни у оград,

Слепо бродят у замка они.

Слышны стоны, и цепи звенят,

Кровь течет, и мелькают огни.

Боже, идти нету сил!

Крики глухие зовут из могил.

Видно, зовут не напрасно.

Страшно мне, милая, страшно!

Сир Ангерран, отважный рыцарь, возвращается из Испании. Проезжая мимо ужасного замка, он решает остановиться в нем. Тщетно пугают его рассказами о духах, там обитающих: он лишь смеется, велит слугам снять с себя сапоги, подавать ужин и стелить постель. В полночь начинается чертовщина, предсказанная ему добрыми людьми. От адского грохота содрогаются стены, зловещие огни пляшут в окнах, и, наконец, сильный порыв ветра распахивает двери, и их створки расходятся с жутким, леденящим душу скрипом.

Некто, навеки проклятый и одержимый демонами, с замогильным воем проходит по зале:

Заливаясь в дымящийся рот,

Из глазниц вытекает металл.

Мраком сотканный гнусный урод

В сердце жертвы вонзает кинжал.

Мало! Вонзает вновь!

Черным потоком кровь

Хлынула вместо красной.

Страшно мне, милая, страшно!

Рыцарь Ангерран расспрашивает этих несчастных, кто виною их мучений.

— Сеньор, — отвечает дама с кинжалом, — я родилась в этом замке, я была дочерью графа Ансельма. Этот монстр, коего вы здесь видите и коего по воле неба я обязана мучить и терзать, состоял капелланом у моего отца и, на мое несчастье, влюбился в меня. Забыв о своем долге и положении, не будучи в силах соблазнить меня, он призвал дьявола и предался ему, дабы получить от него подмогу в сем гнусном деле. Каждое утро я ходила гулять в лес и там купалась в прозрачных водах ручья.

Где озерная светлая гладь,

Юная роза цвела.

Невозможно ее не желать,

Так манила она и звала.

Чудится, будто она

Сладким соблазном полна,

С виду невинно-прекрасна.

Страшно мне, милая, страшно!

Приколю эту розу к виску,

Буду всех я пленять красотой.

Но, едва прикоснешься к цветку,

Сердце шепчет в испуге: «Постой!

Коли не хочешь мук,

К ней не протягивай рук.

С дьяволом роза согласна!»

Страшно мне, милая, страшно!

Роза эта, заговоренная дьяволом, одурманила красавицу, отдав ее на волю гнусного, похотливого капеллана. Но вскоре, опомнившись, девушка пригрозила все рассказать отцу, и тогда злодей ударом кинжала заставил ее умолкнуть навсегда.

Однако вдали слышится голос графа — он ищет свою дочь. Тогда дьявол, обернувшись козлом, приближается к злодею и говорит ему: «Садись на меня, дорогой друг, не бойся ничего, верный мой слуга!»

Черта он сжал меж колен.

Тот бьется под ним, но летит.

Растекается в воздухе тлен,

И земля под ногами горит.

Только взлетели — и вмиг

Граф приуныл и сник.

Поздно скорбеть, все напрасно.

Страшно мне, милая, страшно!

Развязкою этого приключения было то, что сир Ангерран, свидетель сей дьявольской сцены, машинально перекрестился, тем самым рассеяв духов. Что же до морали баллады, то она проста и призывает женщин опасаться тщеславия, а мужчин — дьявола.

Подобное подражание старинным католическим легендам, которое сегодня сочли бы не стоящим внимания пустяком, в те времена явилось неожиданно свежей новинкой в литературе. Наши писатели долго еще следовали известному завету Буало{385}, гласившему, что христианская вера не должна занимать украшений у поэзии; и действительно, всякая религия, попадающая в руки