Кафедра и трон. Переписка императора Александра I и профессора Г. Ф. Паррота - Андрей Юрьевич Андреев

узнал, с тех пор, как Вас полюбил. Вспомните о вечном желании моем с императрицей сблизиться. Сначала двигала мною забота о ней и о Вас как о жене и муже. <Больно мне было видеть, что вы друг от друга отдаляетесь, тогда как должны были и могли в единую душу слиться.> Затем побуждала меня забота о государстве, которое, признаюсь, люблю я лишь в Вашем лице, забота о человечестве, защитником которого хотел бы Вас видеть. Путешествие императрицы меня с нею сблизило; почувствовал я в Дерпте то влияние, какое могла бы она приобрести <и можете не сомневаться, что, если сумела она меня покорить, сумеет и с вельможами совладать>; ощутил я его потом в Петербурге, где пришлось мне сопротивляться моему чувству, и понял я очень глубоко, что у нее сердце с умом в ладу. До сей поры Вы ни к тому, ни к другому не прибегали. Нынче пришло время это сделать; личный Ваш интерес, Ваши обязанности монаршие Вас к тому призывают, а сердце Ваше дорогу туда Вам укажет без сомнения.

Полагаю, что знаю Вас довольно, чтобы не бояться с Вашей стороны подозрений. Нет, не пытался я приподнять даже кончик того покрывала, которое нынче перед Вами разорвал. Впрочем, знаете Вы, что, возымей я даже безрассудное намерение открыться, Императрица слишком мало сообщительна, чтобы позволить малейшие намеки. Мысль эта только Вам одному вверена; она Ваше исключительное достояние. Воспользуйтесь ею.

Пишу я нечто вроде завещания. Быть может, увижусь с Вами только на поле боя и о сем предмете больше Вам говорить не буду. Поэтому должен Вам открыть все, что в сердце скопилось. О мой Александр! Отчего не сказать Вам снова то, что сказал некогда: Вы мне понравились чрезвычайно. Вспомните прошлое с начала Вашего царствования. Сравните себя с самим собой тогда и теперь. Вспомните о письме, которое написал я Вам в день Вашего рождения в 1803 году[566]. Писал ли я Вам с тех пор нечто подобное? А между тем 12 декабря с тех пор шесть раз повторилось! Я ли виноват в том, что каждый год в этот день то же самое Вам не повторял? – Нет; вынужден был я тон моих писем по Вам равнять; происходило это вопреки моей воле; тон этот есть термометр внутреннего Вашего состояния. Сердце мое ошибиться не может; оно в Вашем растворено.

Выслушайте же суровый и нежный голос друга, того друга, который в жизни ничего так не страшился, как Вашего несчастья. <Годы Ваш разум укрепили, но не Вашу нравственность.> Не пребываете Вы на той нравственной высоте, на какой были шесть лет назад. Исследуйте сердце Ваше и покарайте меня за дерзость, если я неправ. Недостойные люди, к Вам приближенные в жизни частной и в делах, Вас развращают, чтобы Вас до своего уровня принизить, а Вы это терпите и не сознаете, что враг Ваш умеет этим пользоваться, что все рассказы о Вашей частной жизни, правдивые или нет, из этого ядовитого источника исходят и стремятся у Вас уважение подданных отнять. – Боже всемогущий! Вложи в мои слова чувствования сердца моего! Пусть дойдут они до его сердца! Пусть станет он вновь моим кумиром, моим Героем!

Заблуждения Ваши все от одной причины происходят. Презрели Вы роль отца семейства. Пренебрегли достоинством, с ним связанным. Оттого предались легкомыслию, которое для Вас неестественно и которое сами Вы осуждаете. Без сомнения, сердце Ваше не раз Вас в том упрекало. О, отчего не было в эти минуты подле Вас ангела-хранителя, который бы Вас животворить мог? Мой Александр! Оплакали Вы смерть Ваших детей <я тому был свидетелем>. О, надобно было в ту пору к себе возвратиться, почувствовать, чем бы Вы стать могли. Не ослепляйте себя верою в страсть, которая так долго длиться не может[567]. Уже давно покорились Вы не Вашему сердцу, а коварству, уловкам бесчестным и хорошо известным – не публичные толки мне это раскрыли, а сам я имею тому доказательства. Не ослепляйте себя также мыслями касательно холодности, о которой Вы мне говорили. Легко победили бы Вы эту холодность, которая ничуть не более естественна, нежели Ваше отдаление <но которая не могла не родиться в благородной душе>. Если я смог Вас полюбить так, как я Вас люблю, какая женщина против Вашего сердца устоять бы могла? – Возвратитесь к естественному состоянию <естественному для всей Вашей личности>. Привяжитесь к единственной особе, достойной всей Вашей привязанности. Вы в том возрасте, в каком можно почувствовать нечто большее, чем страсть обыкновенную и непрочную. Откажитесь от прочих серьезных связей, которые Ваше сердце осудить должно. Откажитесь от связей легкомысленных, которые Вы слишком сильно напоказ выставляли и которые общество не одобряет. Будьте мужчиной, будьте государем! Пусть даже связи эти непосредственного влияния не оказывают на ход дел, зато влияют на Вас самого. Они Вас развлекают, удаляют от самого себя, раздробляют действия Ваши, ослабляют способности Ваши к занятию делами. С удивлением наблюдал я, что говорите Вы мудрые вещи, а делается противное. Секрет этого поразительного противоречия – в том самом легкомыслии, к какому Ваше окружение Вас склоняет. Мой Александр! Соберитесь с силами. Не о жертвах речь веду, нет, о Вашем наслаждении, Вашей безопасности, о том ощущении силы, которое только человеку совершенно чистому ведомо, о Вашем счастье ежедневном.

Мой Александр! Мой единственный друг! Если я преуспею, понимаете ли, какое счастье Вы мне доставите? Поймите это и, если нужно, положите и понимание сие на чашу весов. Сердце мое, моя любовь к Вам этого достойны. – Составьте счастье

Вашего Паррота.

158. Г. Ф. Паррот – Александру I

Дерпт, 1 ноября 1810 г.

Мой Возлюбленный! Дражайший мой Александр!

Октябрь прошел, записка моя о финансах к Вам попала в начале сентября, и Вы до сих пор о ней мнения 5-го департамента <финансов> не получили! По этим подробностям судить можете об усердии Ваших подчиненных. А между тем о реформе финансов следует в конце нынешнего года объявить. Это последний срок, который Вам остается, если желаете Вы грозным сделаться для своего противника. Не только собрав мощную армию, сможете Вы его устрашить, но и приведя Вашу державу в состояние вести войну длительную и упорную. Прекрасно знает противник, что Россия как всякое государство, сильное физически, может без труда солдат в армию набрать; куда важнее эту армию содержать, а такое содержание возможно лишь благодаря превосходной финансовой системе. Помощники Ваши об этом знают не хуже меня