Хогбены, гномы, демоны, а также роботы, инопланетяне и прочие захватывающие неприятности - Генри Каттнер

– Ты… воспринимаешь вкус…

Квентин усмехнулся.

– Послушай-ка, Вэн. Не прикидывайся, будто ты считаешь это в порядке вещей. Придётся тебе привыкать.

– Я-то привыкала долго, – подхватила Линда. – Но прошло немного времени, и я поймала себя на мысли: да ведь это как раз в духе вечных чудачеств Барта! Помнишь, в Чикаго ты явился на совещание дирекции в рыцарских доспехах?

– И отстоял-таки свою точку зрения, – сказал Квентин. – Я уже забыл, о чём шла речь, но… мы говорили о вкусе. Я ощущаю вкус креветок, Вэн. Правда, кое-какие нюансы пропадают. Тончайшие. Но я различаю нечто большее, чем сладко – кисло, солоно – горько. Машины научились различать вкус много лет назад.

– Но ведь им не приходится переваривать пищу…

– И страдать гастритом. Теряя на утончённых удовольствиях гурмана, я навёрстываю на том, что не ведаю желудочно-кишечных болезней.

– У тебя и отрыжка прошла, – заметила Линда. – Слава богу.

– И могу разговаривать с набитым ртом, – продолжал Квентин. – Но я вовсе не тот супермозг в машинном теле, какой тебе подсознательно рисуется, приятель. Я не изрыгаю смертоносных лучей.

Толмен неловко ухмыльнулся.

– Разве мне такое рисуется?

– Пари держу. Но… – Тембр голоса изменился. – Я не сверхсущество. В душе я человек человеком, и не думай, что я не тоскую порой о былых денёчках. Бывало, лежишь на пляже и впитываешь солнце всей кожей – вот таких мелочей не хватает. Танцуешь под музыку…

– Дорогой, – сказала Линда.

Тон голоса стал прежним.

– Ну, да. Вот такие банальные мелочи и придают жизни прелесть. Но теперь у меня есть суррогаты – параллельные факторы. Реакции, которые совершенно невозможно описать, потому что… скажем… электронные импульсы вместо привычных нервных. У меня есть органы чувств, но только благодаря механическим устройствам. Когда импульсы поступают ко мне в мозг, они автоматически преобразуются в знакомые символы. Или… – Он заколебался. – Пожалуй, на первый раз достаточно’.

Линда вложила в питательную камеру кусочек балыка.

– Иллюзия величия, а?

– Иллюзия изменения… только это не иллюзия, детка. Понимаешь, Вэн, когда я превратился в транспланта, у меня не было эталонов для сравнения, кроме ранее известных. А они годились лишь для человеческого тела. Позднее, принимая импульс от землечерпалки, я чувствовал себя так, словно выжимаю акселератор в автомобиле. Теперь старые символы меркнут. У меня теперь ощущения… более непосредственные, и уже не надо преобразовывать импульсы в привычные образы.

– Так должно получаться быстрее.

– И получается. Если я принимаю сигнал “пи”, мне уже не надо вспоминать, чему равно это пи. И не надо решать уравнения. Я сразу чувствую, что они значат.

– Синтез с машиной?

– И всё же я не робот. Все это не влияет на личность, на сущность Барта Квентина. – Наступило недолгое молчание, и Толмен заметил, что Линда бросила на цилиндр проницательный взгляд. Квентин продолжал прежним тоном: – Я страшно люблю решать задачи. Всегда любил. А теперь решение не остаётся на бумаге. Я сам осуществляю всю задачу, от постановки вопроса до претворения в жизнь. Я сам додумываюсь до практического применения и… Вон, я сам себе машина!

– Машина? – откликнулся Толмен.

– Ты не замечал, когда вёл автомобиль или управлял самолётом, как ты сливаешься с машиной? Она становится частью тебя самого. А я захожу ещё дальше. И это приятно. Представь себе, что ты можешь до предела напрячь свои телепатические способности и воплотиться в своего пациента, когда ставишь ему диагноз. Это ведь экстаз.

Толмен смотрел, как Линда наливает сотерн в другую камеру.

– Ты теперь никогда не напиваешься допьяна? – спросил он.

Линда расхохоталась.

– Вином – нет… но Барт иногда пьянеет, да ещё как!

– Каким образом?

– Угадай, – подзадорил Квентин не без самодовольства.

– Спирт растворяется в крови и достигает мозга – эквивалент внутреннего вливания, да?

– Скорее я ввёл бы в кровь яд кобры, – отрезал трансплант. – Мой обмен веществ слишком утончён, слишком совершенен, чтобы нарушать его посторонними соединениями. Нет, я прибегаю к электрическим стимуляторам: от индуцированного высокочастотного тока становлюсь пьян как сапожник.

Толмен вытаращил глаза.

– Да. Табак и спиртное – раздражители, Вэн. Мысли – тоже, если на то пошло! Когда я испытываю физическую потребность захмелеть, я пользуюсь особым устройством – оно стимулирует раздражение – и извлекаю из него большее опьянение, чем ты из кварты мескаля.

– Он цитирует Гаусмана, – сказала Линда. – И подражает голосам животных. Барт так владеет голосом – просто чудо. – Она встала. – Вы уж извините, у меня есть кое-какие дела на кухне. Автоматика автоматикой, но должен ведь кто-то нажимать на кнопки.

– Помочь тебе? – вызвался Толмен.

– Спасибо, не надо. Посиди с Бартом. Пристегнуть тебе руки, дорогой?

– Не стоит, – отказался Квентин. – Вэн мне подольёт. Поторапливайся, Линда: Саммерс говорит, что мне скоро пора возвращаться на работу.

– Корабль готов?

– Почти.

– Никак не привыкну к тому, что ты управляешь космолётом в одиночку. Особенно таким, как этот.

– Возможно, сметан он на живую нитку, но на Каллисто попадёт.

– Что ж… будет хоть какая-то команда?

– Будет, – подтвердил Квентин, – но она не нужна. Это страховые компании потребовали, чтоб была аварийная команда. Саммерс хорошо поработал – переоборудовал корабль за шесть недель.

– С такими-то материалами – сплошь жевательная резинка да скрепки для бумаг, – заметила Линда. – Надеюсь, он не развалится.

Она вышла под тихий смех Квентина. Помолчали. Толмен остро, как никогда, ощутил, что его товарищ, мягко говоря, изменился. Дело в том, что он чувствовал на себе пристальный взгляд Квентина, а ведь… Квентина-то не было.

– Коньяку, Вэн, – попросил голос. – Плесни мне в этот ящичек.

Толмен было повиновался, но Квентин его остановил:

– Не из бутылки. Прошли тс времена, когда у меня во рту ром смешивался с водичкой. Через ингалятор. Вот он. Давай. Выпей сам и скажи, какое у тебя впечатление.

– О чём?..

– Разве не понимаешь?

Толмен подошёл к окну и стал смотреть на отражения огней, переливающееся на соборе св.Лоуренса.

– Семь лет, Квент. Трудно привыкнуть к тебе в таком… виде.

– Я ничего не утратил.

– Даже Линду, – сказал Толмен. – Тебе повезло.

– Она не бросила меня, – ровным голосом ответил Квентин. – Пять лет назад меня искалечило в аварии. Я занимался экспериментальной ядерной физикой, и приходилось идти на известный риск. Взрывом меня искромсало, разнесло в клочья. Не думай, что мы с Линдой не предусмотрели этого заранее. Мы знали о профессиональном риске.