Осколки вечности - Александра Верёвкина

— Но-но-но! Попрошу без оскорблений! — почти в голос заорали мы, отстаивая честь дамы.

— Давай как-нибудь позднее разберемся с нашими тылами, Джо, — своевременно вернул я беседу в нужное русло. — Осмотри, пожалуйста, этого негодника. А то мне абсолютно не нравится…

Пожалуй, я хотел закончить фразу чем-то, вроде: 'вид его поясницы', тогда как на деле следовало учитывать спину целиком. За прошедшие часы я успел позабыть, сколь непрезентабельным образом теперь выглядит приятель. Та же слякотная рана, окаймленная кружевами обуглившейся плоти. Создавалось впечатление, будто несколько последних часов Лео провел не иначе как на жаровне, с удобством развалившись на раскаленном противне. Изменений я нашел несколько, и все они, как это ни прискорбно, попадали под категорию злокачественных. Сетка черных вен расползлась по всему телу. Теперь она охватывала не только спину и основание плеч, но и талию, брюшной пресс и даже грудь. Всё, вплоть до натренированных мышц, постепенно попадало под влияние жуткого гниения. Оно уже успело повлиять на дыхательную систему и, судя по неестественной белизне некогда загорелой кожи, с упоением принялось расправляться с терморегуляцией.

Джо тщательно обследовала каждый участочек, постоянно меняя освещение в комнате, то выключая свет, то поднося к Лео под разными углами зажженный торшер. И по тому, как хмурились ее выщипанные брови, я понял, надежды нет. Всё кончено. Спасение для Лео безвозвратно потеряно.

Я впал в ступор, в какое-то замороженное оцепенение, ознаменованное наиболее пугающими мыслями. Вот к чему привели мои старания! Вот чего я добился в итоге. Я позволил другу считать, что всё поправимо, что мы обязательно найдем выход. Я дал ему веру, которую тут же отнял.

— Мы обязательно что-нибудь придумаем, да, брат? — с горечью переиначил мои слова Леандр, прикрывая изуродованный торс тканью свободной рубашки. — Не надо больше ничего выдумывать, Вердж. Сделай то, о чем я попросил. Завтра утром, на рассвете.

Что он, черт подери, привязался к этому солнцу?! На закате, на рассвете, какая разница? Я не могу! Не могу хладнокровно снести голову тому, кого называю другом! Не потому, что в моих личных приоритетах существует галочка с названием 'не обезглавливать друзей', нет, дьявол, нет! Дело в том, что этих самых друзей у меня больше не осталось. Есть лишь ты и Астрид, и потеря кого-то одного…

Джодель осела на пол у ног Лео, осторожно отставила в сторону торшер, рассеивающий по комнате тающий лимонный свет, впилась зубами в подобранную к груди коленку и завыла. Без притворства или тени наигранности, отчаянно, неукротимо и яростно. Выпустила наружу боль, которой не нашлось места в вечно молодом организме. До той поры я и не предполагал, что разумное существо способно издавать такие рвущие душу на части звуки. Ее скулящий вой разнесся по комнате, отталкиваясь от нерадивых стен, и когтистой лапой вонзился в мою незащищенную боль, усиливая ее, делая невыносимей…

Д`Авалос недоверчиво таращился на нас с долю секунды.

— Нет, вы это всерьез вообще? — зло пробурчал он, взглядом пронзая меня насквозь. — Именно сейчас, да? Конечно, блядь! Пусть Астрид узнает! Пусть все узнают, что жить мне осталось без малого десять часов. А впрочем, — Лео махнул рукой и, оттолкнув меня от двери, бодро вырвался из плена четырех стен, — идите вы в задницу! Караул! Хулиганы зрения лишают! — Этим крикам посчастливилось достичь ушей остающихся в неведении участников, а именно Астрид и Себастиана, и прервать их размеренную беседу на полуслове.

Я на ватных ногах слепо поплелся за приятелем. За мной торжественно влачило мохнатую мантию чудище, то самое, из подвала психиатрической больницы, что терзало мое тело на протяжении многих часов. Оно жаждало расправы над уцелевшими останками. И я с радостью отдался бы воле его хищных лап, будь хоть немного уверен в их реальной силе. Потому что в то тревожное время не представлял лучшего подарка, чем избавительная смерть. Смерть, которая снимет с моих плеч бремя треклятой ответственности…

Не помню, что случилось после. Спертый воздух замкнутого пространства помутнил сознание. Веки полыхнули синим пламенем. В горле запершило. Я выскочил на улицу, надеясь отдышаться, и сам не заметил, как пересек двор, перебежал дорогу и очутился у запертых дверей бакалейной лавки. В ближайшем будущем мне предстоит свыкнуться с идеей о том, что Лео умрет. От боли, вызванной разложением, либо с моей подачи, о чем в принципе не хотелось задумываться, но умрет.

И это убивало меня, выжигало изнутри, заполоняло до краев серной кислотой, что плавила и поедала неизношенные органы. Наверное, я плакал. Да, действительно плакал, сколь бы постыдно это не прозвучало. Потому что не уготовано для человеческого создания худшего испытания, нежели потеря близких. А я утратил почти всех.

— Мой тяжкий крест, — вяло проворочал я языком, пряча недостойно мокрое от слез лицо на хрупком плечике подоспевшей в разгар жалкого зрелища Астрид. — Я теряю всех, хоть и не хочу этого. Если бы ты только знала, как я этого не хочу!

— Я знаю, Джей, знаю, — удрученно зашептала она, своими крошечными ладошками обхватывая мою голову, лаская ими дрожащие в рыданиях плечи, успокаивая и поддерживая. — Ты ни в чем не виноват. Так вышло. Господь всегда забирает самых лучших из нас, и с этим не поспоришь. Давай постараемся быть на него похожими. — Ей пришлось прерваться, чтобы избавить нетвердый голос от дребезжания слез. — То есть такими же сильными и где-то даже безразличными. Лео больно видеть нас такими…ты понимаешь, о чем я?

Я неоднозначно мотнул головой, с трудом отлавливая смысл ее слов за бесконечными всхлипами. Она тоже плакала, и в этом не было ничего предосудительного. Сегодня нам было некого стыдиться. Перед лицом невыносимой боли все равны.

Но в целом ее идея не показалась мне такой уж кощунственной. Лео это и впрямь понравится, я уверен. Не в его стиле впадать в депрессию и погружаться в крайности.

Я вспомнил наш давний разговор о смерти, философская, можно сказать, болтовня о вероятности иной жизни, которая ожидает нас за чертой. Пустые детали порядком выветрились из памяти. Однако одна фраза сохранилась почти дословно. 'Я бы хотел уйти достойно, без мук и дурацких страданий. Желательно не в одиночестве, конечно. Чтобы рядом нашелся тот, кому бы я захотел улыбнуться на прощание. Знаешь, сущим адом для меня было бы унижение. Лежать в окружении родственников и друзей, стонать и задыхаться, выпрашивать у высшего дядьки покоя и умиротворения…такое точно не по мне. Я хочу оставить после себя память, как о никчемном бездельнике, любителе глупых розыгрышей и так далее. Так я хоть перед лицом смерти окажусь честен'.