Факап - Михаил Харитонов

— Вот именно. Вы очень точно выразили суть дела. Именно ьжэрсушрр"ъ — во рту Горбовского будто булькнуло что-то. — Мои претензии определяются происхождением.  Я должен иметь статус, подобающий члену моей семьи. Есть у меня к тому способности или нет. Но на Тагоре умеют решать проблемы. Решили и эту. Я значимая фигура, и не только на Земле. Будучи, в сущности, дегенератом.

— Леонид Андреевич, вот только не надо этого самобичевания, — попросил Сикорски. — Это выглядит... унизительно. Для нас, — добавил он.  

— Для кого? — не понял Леонид Андреевич.

Сикорски не ответил.

— Извините, давно хотел спросить, — Валентин Петрович чуть подался вперёд, — а зачем вы придали людям такое сходство с собой? Всё-таки хомо сапиенс — не очень удачная конструкция. Ноги там... тазобедренные суставы. Роды тяжёлые. И вообще. При этом внутри всё другое...

— И что там такого внутри? — сказал Горбовский. — Лёгкие, желудок. Кишечник. Что тут ещё можно придумать?

— Но у вас же, некоторым образом, жабры? — возразил архивариус.

— У меня? Уже давно нет, — Горбовский демонстративно почесал за ухом. — Удалили, когда отправляли на Землю. Да они, собственно, так... декоративные. В бодрствующем состоянии хватает на час-полтора, потом всё равно засыпаешь. Просто у нас любят спать в воде. Я тоже любил. В первые пятьдесят лет было тяжело без этого. Но я приспособился. Вот с кожей больше проблем. Этот ваш ультрафиолет. И гравитация. Я к ней так и не привык по-настоящему. Чувствую себя сносно только лёжа. А насчёт вашего вопроса... Видите ли какое дело. Когда тагоряне изменили себя, нужно было что-то делать с телесной эстетикой. У нас же было определённое представление о красоте. Оно отражалось в нашей культуре. Пришлось всё это жёстко переписать на генетическом уровне. Настолько жёстко, что красивой мы воспринимали только нашу форму. Все остальные казались нам... — он покрутил пальцами, — отвратительными. Сейчас уже не так, мы многое смягчили. Но тогда всё было очень жёстко. Поэтому мы просто не могли создать разумных существ, которые были бы непохожи на нас. То есть могли — технически. Но не смогли бы потом...

— Их использовать, — договорил Сикорски.

— Плодотворно взаимодействовать, — поправил его Горбовский.

— Вот только ума нам не доложили, — Сикорски демонстративно вздохнул.

— У Тагоры были иные цели, — столь же дипломатично ответил Леонид Андреевич.

— Давайте всё-таки вернёмся к теме, — предложил Славин. — Раз уж мы начали про Малышева. От чего он всё-таки умер?

— Бунге подстраховался, — сказал Горбовский. — Заложил ментальную закладку. Чтобы при первой же попытке залезть куда не следует таламус давал сигнал на отключение мозга. Возможно, Антон это знал. Просто под старость решил рискнуть.

— Откуда знал? — не понял Славин.

— От самого Бунге. Он же к нему специально ездил. Запугивать, — объяснил Горбовский.

— Да, вот ещё, — по-прежнему робко спросил Валентин Петрович, — уж если мы вот так... вот эту девушку, из-за которой... ну, дочка профессорская... её не Анкой случайно звали?

Горбовский посмотрел на него с интересом.

— Анной, — сказал он. — А что? Вам что-то известно?

— Ну... как бы... Давайте немного позже об этом, пожалуйста, — попросил Завадский.

— Этот Паша получается какой-то злодей.  Галактического размера, — сказал Григорянц.

— Можно предположить, — сказал Славин, — что он и дальше действовал в том же духе. И однажды зарвался. Судя по обстоятельствам смерти. Думаю, это ваши коллеги, не склонные к насилию, постарались, — он посмотрел на архивариуса.

— Ну... как бы... в данном случае, — Валентин Петрович беспомощно развёл руками, — я, конечно, не одобряю таких методов... но вот тут... могу понять, — закончил он.

Горбовский посмотрел на него снисходительно.

— А вы что, поверили? — спросил он.

-  Во что, простите? — не понял Завадский.

— В то, что я тут наговорил. — Горбовский, кряхтя, перевернулся на спину.

— Вполне осмысленная версия, — сказал Славин. — Конечно, её надо проверять.

— Клевета, — Горбовский наставительно поднял палец, — это очень просто. Главное — знать методику. Сначала вы придумываете ложь. А потом подбираете настоящие факты, которые свидетельствуют в её пользу. Они есть всегда. Если фактов не хватает, пускаете в ход правдоподобные домыслы. Конечно, работает не всегда. Но довольно часто всё складывается даже лучше, чем на самом деле. Реальность обычно путана и противоречива, а хорошо проработанная клевета — нет.

— Вы... м-м-м-м... что хотите сказать? Павел Бунге ничего такого не делал? — не понял архивариус. — И Антон сам вырезал себе память... и всё остальное тоже?

— Остальное вырезал? — не понял Комов.

— Ну я имел в виду... вот это вот всё... — Валентин Петрович окончательно смутился.

— Почему же? Скорее всего, Малышева действительно лишили памяти насильственно. Отняли все материалы. Опубликовали от его имени книгу. А самого — засунули подальше. Просто это всё проделал не Бунге.

— А тогда кто? — Славин чуть подумал. — Нет, ну этого совсем не может быть.

— Именно так, — вздохнул Леонид Андреевич. — Конечно, Кондорский. У него были максимальные возможности. И официально, как у начальника группы, и неофициально, по части ДГБ. Во всяком случае, это нетрудно предположить. Учитывая дальнейшую судьбу Института и всякие прочие обстоятельства.

— Позвольте, но Кондорский умер?! — не понял Завадский. — А книгу кто тогда сочинил, некоторым образом?

— Умер? Откуда это известно? — снова спросил Горбовский.

— Подсунул труп — сменил легенду? — сказал Комов. — Ну может быть. Но кто тогда разбил голову Бунге? Он же? А почему Бунге говорил, что это он сам?

— Запутали вы нас, Леонид Андреевич, — констатировал Григорянц. — Совсем запутали.

— Ну, не так уж и запутал, — благодушно заметил Горбовский. — Просто у вас не хватает данных. А у меня они есть. Все.

— Это вы так думаете, что все, — вдруг сказал Завадский.

Горбовский внезапно вытянул шею. Движение было странным и совершенно не человеческим. Ещё более странным был сопровождавший движение звук — что-то вроде скрипа хрящей.

— Так-так-так, — сказал он. — С этого места, пожалуйста, поподробнее.

— Ну это как бы... смотря как посмотреть, — осторожно, очень осторожно ответил Завадский. — Может, совпадение. Видите ли... я всегда стараюсь найти первоисточник.

— И нашли. Первоисточник чего? Мемуара Вандерхузе? — речь Горбовского заметно ускорилась, но осталась столь же чёткой. Комов посмотрел на старого приятеля удивлённо и настороженно.