Родная старина - В. Сиповский

Как низко стояло умственное образование, также невысоки были и искусства. Хотя порой выказывалось много вкуса и своеобразия в деревянных постройках да в церковном зодчестве; но что касалось самого строительного искусства (т. е. технической стороны), то оно более всего было в руках иноземцев и разве немногих русских, которые выучились у первых внаглядку, по навыку. Иконопись, которая давно уже водворилась на Руси и считалась благочестивым делом, не проявляла особенной жизни. Составлены были сборники образцов различных икон – «подлинники», где точно указывалось, как писать тот или другой образ, и отступать от образца считалось тяжким грехом. Церковные власти следили за тем, чтобы никаких отмен или отступлений от старинных византийских икон не было. Припомним, как сурово отнесся Никон к образам «фряжского [итальянского] письма». При таких условиях всякое творчество подавлялось и живопись мало чем отличалась от простого ремесла. Выдающимися иконописцами считались в Москве инок Троицкой лавры Андрей Рублев (XV в.) и Симон Ушаков (XVII в.).

Б. М. Кустодиев. «Земская школа в Московской Руси». 1907 г.

Хотя уже со времен Ивана III при дворе русских государей постоянно находились разные художники-иностранцы: чеканщики, литейщики, золотых дел мастера, которые даже обязывались иногда обучать русских своему делу, но последние очень редко доходили до настоящего искусства: иностранцы, вероятно, намеренно не старались обучить их как следует своему мастерству, чтобы те не отбили у них заработка. Резное дело на дереве и женские рукоделия – вышивание золотом, унизыванье жемчугом и проч. – обнаруживали нередко много вкуса у наших предков.

Многие непривлекательные черты русских людей в старину являлись прямым следствием низкого уровня образования. Иностранцы, посещавшие Россию, отдавая должную справедливость хорошим свойствам русского человека: добродушию, необычайному гостеприимству, хлебосольству и природному уму, в то же время указывают и на дурные свойства: тщеславие, суеверие, узость взглядов, грубость в обращении.

Русские люди, особенно сановники, в обращении с иностранцами по большей части старались показать, что себя считают во всех отношениях выше их; что благочестивому русскому человеку непристойно учиться у иноземцев, которые, по народному поверью, были пропитаны нечистою силою.

По свидетельству Олеария, в Москве многие считали его волшебником за астрономические знания; а когда один из русских сановников увидел у него в камере-обскуре изображение людей и лошадей в обратном виде, т. е. вверх ногами, то перекрестился и сказал: «Это – чародейство!» Был и такой случай с одним голландцем, придворным цирюльником. Раз он играл на лютне; стрельцы, бывшие на страже, пришли на звук музыки и заглянули в дверь – и тотчас в ужасе разбежались: они увидели на стене человеческий скелет, и почудилось им, что он двигался. Слух об этом дошел до царя и патриарха, и назначены были нарочные наблюдать за цирюльником. Они не только подтвердили показание стрельцов, но еще уверяли, что сами видели, как мертвец плясал на стене под музыку. По словам Олеария, по этому показанию было решено, что цирюльник – колдун и его следует сжечь вместе с костями его мертвеца. К счастью, один иностранец объяснил, что за границей у каждого хорошего врача есть скелет, по которому он соображает, как делать операции; а качался он у цирюльника потому, что в открытое окно дул ветер… Хотя после этого объяснения злосчастный голландец избавился от страшной казни, но ему велено было немедленно выехать из России, а скелет выволокли за Москву-реку и сожгли.

Верование в колдовство и чародейство было сильно распространено на Руси. Упоминаются волхвы, чародеи, чаровницы, зелейщицы, обаянники, кудесники, сновидцы, звездочеты, облакопрогонники, ведуны, ведуньи и пр. Одни из них были заклинателями змей и хищного зверя (обаянники); другие совершали разные заклинания, творили чудодейственные обряды и предвещали будущее (кудесники); третьи на основании снов предсказывали будущее, толковали сны другим, приходившим к ним; четвертые нагоняли или прогоняли облака, – в их руках были дождь и ведро. Ведунами и ведуньями назывались ведавшие тайные силы, чтобы управлять обстоятельствами жизни. Всем этим ведовством занимались и мужчины, но преимущественно старые женщины. Верили в различные наговоры, заговоры, нашептывания; думали, что посредством их можно напустить на человека порчу, приворожить его; верили, что можно наслать беду на человека по ветру: колдун бросал по ветру пыль и при этом приговаривал, чтобы ее понесло на такого-то человека, чтобы его корчило, сушило, раздувало и проч. И все это по слову колдуна, как думал народ, непременно сбывалось. Наговаривали на след: из-под ноги человека, на которого хотели напустить лихо, брали след и сжигали в печи… Всему этому верили не только простолюдины, но и бояре. Когда присягали на верноподданство царю, то клялись «ведовством по ветру никакого лиха не насылати и на следу не вынимати». Сильно было распространено верование в чудодейственную силу некоторых трав и корешков, в разные приметы…

Медная подвесная чернильница. Конец XVII в.

Трудно было бы и перебрать здесь множество суеверий и поверий, которыми была опутана жизнь наших предков. Во многих суевериях коренятся древние языческие верования; некоторые заклинания и заговоры, вероятно, не что иное, как древние языческие молитвы… Хотя русское духовенство издавна сильно вооружалось против всяких волхвов и ведунов, а правительство преследовало их, но зло не уменьшалось. Сами преследователи верили в возможность волшебства, только приписывали его дьявольской силе.

Вследствие низкого умственного уровня и неблагоприятных исторических условий общественная жизнь в старину на Руси была крайне слаба: всякий заботился только о себе, о своем роде, о домочадцах, редко думал о пользе общей, о выгоде посторонних ему людей, – не понимал даже того, что от выгоды их часто зависит и его личное благополучие. К счастью, две могучие силы, несмотря на слабое общественное чувство у русских людей, все-таки сплачивали их в одно крепкое целое, – эти силы были власть царя и православная вера.

Слабость общественного чувства у русских сказывалась даже в беседах, какие они обыкновенно вели между собой и которые исключительно вращались около домашних, личных дел. Несмотря на известное гостеприимство и хлебосольство, у наших предков не было в обращении между собой той сдержанности и мягкости, какими отличаются в наше время все сколько-нибудь благовоспитанные люди. Посчитаться словами, даже побраниться им ничего не значило; нередко даже на боярских пирах между гостями начиналась перебранка, а иногда дело доходило и до драки. Побоям, нанесенным в хмельном состоянии, большой цены не придавали и обыкновенно в обиду не ставили. «Ничего не помню, был шумен (т. е. пьян)», – оправдывался тот, кого корили как зачинщика драки, и на этом по большей части дело и кончалось.

Даже и в тех случаях, когда совсем уже неудобно было вздорить, сварливость брала верх над благоразумием. На постельном крыльце государева дворца и у крыльца, где собирались бояре в ожидании приема у государя, не всегда бывало тихо; иногда и тут поднимался шум. Встретятся случайно два врага, один из них скажет что-либо обидное другому или только взглянет на своего противника «звероподобно», а тот не стерпит и скажет, например: «Вишь ты, чванится; а отец-то твой – лаптем шти хлебал» или что-нибудь подобное, и пойдет словесная перестрелка, наговорят друг другу всяких неподобных слов, переберут один у другого всю родню… Не всегда ссора кончалась только шумом, – нередко переходила и в драку. Был даже случай, что один из поссорившихся прошиб другому камнем голову. Не раз царю подавались челобитные от лиц, пострадавших у него на крыльце в подобных ссорах.

Удовольствия и развлечения

При взгляде на монастырь как на единственный образец нравственно-христианской жизни удовольствия и развлечения у наших предков не могли, конечно, получить правильного развития. Всякое веселие и смех, с точки зрения монаха, помышлявшего о покаянии и спасении души, должны были порицаться как легкомыслие и грех; даже на музыку благочестивые люди смотрели как на нечто греховное, а тем более на пляску. По Домострою, когда «начнутся гусли, гудение всякое и плясание, и скакание, и всякие игры, и песни бесовские, – тогда, якоже дым отгонит пчелы, такоже отыдут и ангелы Божии от той смрадный беседы, и возрадуются беси…». Крайне суровый взгляд на всякое веселие, даже самое обыкновенное и естественное, повел к тому, что музыка и пляски стали достоянием скоморохов, людей, пустившихся, как говорится, во все нелегкие, считавшихся отверженцами от общества порядочных людей. Скоморохи играли, пели и плясали преимущественно в корчмах, питейных домах, на рыночных площадях. Мудрено ли, что их представления, при общей грубости, стали не только крайне неизящными, но порою даже неприличными?