Родная старина - В. Сиповский

Такие были порядки в боярском быту. У людей менее знатных и небогатых настоящего затворничества женщины не было и все отношения были проще, хотя и тут родовые понятия о том, что отец семьи есть полновластный домовладыка, волю которого беспрекословно исполнять должны были все, т. е. жена, дети и все домочадцы, у которых своей воли не должно быть, господствовали во всей силе. Этот взгляд проникал и всю народную жизнь.

Положение женщины-простолюдинки было очень тяжело; таким почти оно остается в большинстве случаев и до сих пор [до конца XIX в.]. Глубокой грустью проникнуты свадебные и семейные песни, которые издавна вылились, конечно, из сердца женщины. Хотя в XVII в. уже не было обычая «умыкать», т. е. насильственно уводить, невест; не было и продажи их, на что указывается в иных свадебных песнях, но все-таки брак был делом родителей, все-таки жених и невеста являлись часто при этом людьми подневольными. По-прежнему девушке приходилось менять при замужестве известное привычное житье-бытье в отцовском доме на неведомое – в мужнином, а неизвестное всегда кажется страшным. «Уж как чужая-то сторонушка, – говорится в одной песне, – горем вся испосеяна, она слезами поливана, печалью огорожена». Да и как не представлять этой чужой сторонушки, т. е. мужниного дома, чем-то страшным, когда муж ищет в жене прежде всего «вековечной работницы, свекру-батюшке покорливой, свекрови-матушке послушливой, деверьям-братьям услужливой»? Трудно всем угодить!.. А как не сможешь «в чужих людях жить умеючи, держать голову поклонную, ретиво сердце покорное», тогда примутся учить уму-разуму и свекор-батюшка, и свекровь-матушка, а не то и муж. «Ах, вечор меня больно свекор бил, а свекровь ходя похваляется», – поется в одной песне, а в другой рисуется мрачными красками положение жены у лютого мужа. Мать два года не видела дочки, которую отдала «далече замуж», на третье лето едет ее навестить – и не узнает ее. «Что это за баба, за старуха? Где твое девалося белое тело? Где твой девался алый румянец?» – спрашивает она у дочки. «Белое тело, – отвечает та, – на шелковой плетке, алый румянец – на правой на ручке: плеткой ударит – тела убавит, в щеку ударит – румянцу не станет».

Чем грубее среда, тем более в ней сказывается стремление у сильных поработить себе и принизить слабых: понятно отсюда, что участь женщин в простом быту не могла быть красна. «Вековечная работница» крестьянка, трудясь весь век свой, большей частью у печи, у колыбели да у корыта, не привыкла широко раскидывать умом, – поотстала она и от мужа в сметливости. «У бабы волос долог, да ум короток», – говорит он, а отсюда следует, что ей не должно жить своим умом и надо повиноваться во всем своему владыке-мужу, а он обязан держать ее в страхе. «Бей бабу, что молотом, – сделаешь золотом» – говорит пословица. Свыкается с этим и женщина: «Бьет муж, значит, любит, хочет ума-разума придать», – утешается она. Но случается, что муж и без пути бьет ее – с хмелю или так, хочет волюшку свою померить, силушкой своей потешиться, тут порой не стерпеть, и жалоба вырвется: «В девках сижено – горе мыкано; замуж выдано – вдвое прибыло». Но не всегда же так тяжело жилось простолюдинке: здравый смысл и природная доброта русского человека брали нередко верх над грубостью и суровостью; умеет он и ценить хорошую жену. «Добрую жену взять, – говорит он, – ни скуки, ни горя не знать».

Обряд, как сказано уже, проникал всю жизнь русского человека и вне дома, и в семье. Все семейные события – родины, крестины, именины, сватовство, свадьба, похороны – сопровождались пирами и связаны были со множеством иногда сложных и мелочных обрядов. Остановимся на некоторых более любопытных.

При рождении детей у зажиточных людей устраивался пир; гости должны были дарить мать деньгами. Новорожденных старались поскорее окрестить, чаще всего на восьмой день по рождении; имя по большей части давали того святого, память которого чтилась в день крестин. В XVI и XVII вв. еще держался обычай у русских, кроме христианского имени, давать и различные прозвища, которые употреблялись даже и в деловых бумагах и нередко переходили в фамилию потомков: например, Первый, Смирный, Красный, Третьяк, Шестак, Дружина, Неупокой, Козел и т. п. Любопытно, что иногда бывало по три имени у человека: прозвище и два крестильных, – одно явное, а другое тайное, известное только духовному отцу, самым близким людям да тому, кто его носил. Этот странный обычай вызван был суеверным страхом, будто бы, зная имя человека, лихие люди или враги его легче могут испортить его чародейством, так что только во время похорон знакомые узнавали, что настоящее имя покойного, например, Иван, а не Петр, как привыкли его звать. Крестины тоже сопровождались пиром.

День именин считался важнее дня рождения. Именинник или именинница с утра рассылали близким и знакомым именинные пироги; чем знатнее было лицо, тем больше был и пирог. Гости, приглашенные к столу, подносили именинникам подарки: духовные лица благословляли образами, миряне дарили материи, кубки, деньги и т. п. Царь в день своих именин собственноручно раздавал пироги своим приближенным по окончании обедни; царица делала то же у себя на свои именины. Царям и царицам также подносили дорогие подарки не только бояре, но и все торговые люди.

Самые сложные и затейливые обряды были – свадебные. Здесь надо различать три главные действия: сватовство, сговор и самое бракосочетание.

Сватовство, как известно, было делом родителей. Женились русские очень рано: бывали случаи, что жениху было 12–13 лет, а невесте несколько менее. Понятно, что браки таких детей устраивали их родители. Только в том случае, когда жених был уже зрелых лет или вступал во второй брак, он имел возможность располагать собой. Сватовство могло начаться как со стороны родителей жениха, так и родителей невесты; посылались обыкновенно сначала сваты или свахи, и когда уже после переговоров оказывалось, что родители невесты не прочь ее выдать за того, за кого сватают, то свахи просили позволения посмотреть невесту. Согласие на это по большей части давалось, и обыкновенно какая-нибудь родственница жениха или даже мать ехала смотрительницей, как называли ее. Показ невесты производился довольно торжественно. Невеста, богато разряженная, сидела за занавесом; занавес отдергивался, и она являлась во всей своей красе. Смотрительница заговаривала с нею, стараясь дознаться, не глупа ли она, не косноязычна ли и проч. На таких смотринах и случалось, что показывали не ту, кого следовало. Жених по большей части не мог видеть сам невесты до самого венчания, после которого только и мог открыться обман. На обман можно было жаловаться, и если по розыску оказывалось, что жалоба справедлива, то брак расторгался и виновные наказывались. Но дело до этого доходило очень редко; чаще жених и его родные покорялись судьбе, не желая заводить хлопотливой и неверной тяжбы, и хуже всего приходилось тогда, конечно, нелюбимой жене. Более самостоятельные, т. е. возрастные, женихи настойчиво добивались иногда, чтобы им самим позволено было видеть невесту; родители ее, если дорожили женихом, соглашались… Но и это не всегда спасало от обмана: жених, раз увидав свою невесту, не видел ее уже до самого венчания, и потому подмен был возможен.

К. Е. Маковский. «Под венец». 1884 г.

После смотра невесты происходил сговор в доме родителей ее; они принимали с большим почетом гостей, т. е. родителей жениха, его самого и родичей их, били им челом, сажали на почетные места. Несколько времени все молчали, глядя друг на друга, так требовало приличие. Затем женихов отец или старейший родственник издалека заводил речь, которую кончал сообщением, что они приехали для доброго дела, а родители невесты заявляли, что они рады такому приезду.

Тогда составлялась рядная запись (уговор), где главным образом дело шло о приданом и назначался срок свадьбы и подробно прописывалось все, что должно было идти в приданое. Вещи, назначенные в приданое, и деньги присылались в дом новобрачных обыкновенно после свадьбы; но бывали случаи, что недоверчивые родители жениха требовали, чтобы приданое было доставлено накануне, – держались пословицы: «Денежки на стол, девушку за стол». В записях, составленных подьячим, обыкновенно все прописывалось подробно и назначалась для верности неустойка, или понятное. Любопытно, что иногда в договоре прибавлялось условие, чтобы муж не бил своей жены. Таким образом, благодаря родительской любви к дочери, вносилось некоторое смягчение в семейную жизнь. Невесты при сговоре не было, но после него одна из родственниц от имени ее приносила подарки жениху. После сговора отказаться от брака было уже очень трудно: это значило нанести большое оскорбление противной стороне.

Обряды, сопровождавшие самую свадьбу, очень сложные и мелочные, сохранились во многом и до сих пор в простом быту, а также в купеческих семьях, живущих по старине: обряды эти знаменовали вступление жениха и невесты в иную жизнь, как бы возведение их в новое достоинство; некоторые из обрядов были, вероятно, заимствованы от старинных обычаев, соблюдавшихся при возведении князей в их сан: жених и невеста даже величались «князем» и «княгинею». Все действия свадебных чинов (тысяцкого, посаженых отца и матери, если не было родных; дружек, свах, ясельничего, или конюшего) направлены были к тому, чтобы привлечь Божие благословение и благодать на брачующихся, оборонить их от всякого лиха: было, между прочим, верование, что колдуны и колдуньи могут внести порчу и нагнать злых духов в тот дом, где рядят свадьбу… Когда невесту снаряжали к венцу, то на нее надевали самое лучшее платье и как можно больше драгоценных украшений; при расплетании косы девицы пели обычные свадебные песни. При выходе из церкви сваха осыпала новобрачных льняным и конопляным семенем, желая им счастья и обилия. Накануне свадьбы, в день ее, затем на второй день и на третий устраивались пиры у родителей невесты и жениха. Гости обыкновенно дарили разные ценные вещи новобрачным, а те, по обычаю, должны были потом одаривать гостей вещами той же ценности.